дверную ручку, когда один из официантов преградил ему дорогу.

— Un momento, — сказал он.

Джон-Грейди остановился. Окинул взглядом гардеробщицу, перевел его на официанта.

Официант стоял между ним и дверью.

— Та девушка, — сказал официант. — Она сказал, вы не забывать ее.

Он бросил взгляд в сторону гостиной, но от двери ее было не видно.

– ¿Dígame?[96]

— Она сказал, вы не…

— En español, por favor. Dígame en español lo que dice ella[97].

Но тот не стал. Он снова повторил те же слова по-английски, затем повернулся и был таков.

На следующий вечер Джон-Грейди зашел в «Модерно» и сидел там, ждал, когда придет маэстро с дочерью. Подумалось, может, они уже заходили и ушли или, может, вообще не придут. Когда, толкнув дверь, вошла девочка, она сразу его увидела и бросила взгляд на отца, но ничего не сказала. Они заняли столик у двери, подошел официант, налил бокал вина.

Джон-Грейди поднялся, прошел через всю залу и встал у их столика.

— Маэстро, — сказал он.

Слепой обратил лицо вверх и улыбнулся тому месту, что было рядом с Джоном-Грейди. Как будто там стоял его невидимый двойник.

— Buenas noches[98], — сказал он.

– ¿Сómo estás?[99]

— Ах, — сказал слепой. — Мой юный друг!

— Да?

— Пожалуйста. Вы должны к нам присоединиться. Садитесь.

— Спасибо.

Он сел. Покосился на девочку. Слепой присвистнул, подзывая официанта, тот подошел.

– ¿Qué toma?[100] — спросил маэстро.

— Нет. Ничего, спасибо.

— Пожалуйста, я настаиваю.

— Я должен уже уходить.

— Traiga un vino para mi amigo[101].

Официант кивнул и двинулся прочь. Джон-Грейди сдвинул шляпу на затылок и, склонившись вперед, облокотился на стол.

— Что такое «Модерно»? «Модерно» — это место, куда приходят музыканты. Это очень старое заведение. Оно было здесь всегда. Вам надо зайти в субботу. Когда сюда приходит много стариков. Вы их увидите. Они приходят потанцевать. Очень старые люди, и они танцуют. Здесь. В этом заведении. В «Модерно».

— Они сегодня еще будут играть?

— Да, да! Конечно. Еще рано. Они мои друзья.

— Они играют здесь каждый день?

— Да. Каждый вечер. Скоро уже начнут. Вы увидите.

Словно в подтверждение слов маэстро, в нише на возвышении скрипачи принялись настраивать инструменты. Виолончелист, наклонив голову, прислушался и провел смычком по струнам. Пара, сидевшая за столиком у дальней стены, встала, держась за руки, в проходе под аркой и, как только музыканты заиграли старинный вальс, пустилась в пляс. Подавшись вперед, маэстро слушал.

— Они танцуют? — спросил он. — Сейчас они танцуют?

Девочка посмотрела на Джона-Грейди.

— Да, — сказал Джон-Грейди. — Танцуют.

Откинувшись назад, старик кивнул.

— Хорошо, — сказал он. — Это хорошо.

Они сидели, опершись спинами о скалу в горах Франклина, перед ними горел костер, от ветра пламя металось, и вместе с ним по скалам метались их тени, то пряча, то вновь открывая взорам петроглифы, вырезанные в камне другими охотниками, которые побывали здесь за тысячу лет до них. Слышали собак, которые бегали где-то далеко внизу. Их лай отдавался от склона горы, потом звучал снова, уже слабее, и наконец замирал, когда собаки в темноте удалялись по каменистому распадку. На юге мерцали дальние городские огни, разбросанные по просторам пустыни, как драгоценные камни, выложенные ювелиром на черной скатерти. Арчер встал, постоял, повернулся, чтобы лучше слышать собак, потом сплюнул в костер, снова сев на корточки.

— Загнать на дерево что-то у ней никак, — сказал он.

— Да я тоже не думаю, что у нее получится, — сказал Тревис.

— А откуда вы знаете, что это та же самая пума? — спросил Джей Си.

Тревис достал из кармана табак, разгладил и сложил пальцами бумажку лодочкой.

— Она нас обводила вокруг пальца тыщу раз уже, — сказал он. — Теперь, наверное, вообще уйдет из этих мест.

Посидели послушали. Лай сделался тише и через некоторое время замер совсем. Билли отправился по склону вверх на поиски дров, вернулся, волоча сухой кедровый пень. Поднял и бросил его в огонь. Взметнулась туча искр и улетела в ночь. Черный узловатый пень прижал собой слабосильные языки пламени. Так, словно некий бесформенный объект, сгустившийся из ночной тьмы, пришел о них погреться.

— А побольше ты не мог бревна найти, а, Парэм?

— Да оно через минутку займется.

— Пришел Парэм, и костру кранты, — сказал Джей Си.

— Темней всего бывает перед грозой, — сказал Билли. — Минуту подождите, и загорится.

— О! Слышу их, — сказал Тревис.

— И я слышу.

— Она где-то там, в начале большого распадка, где его пересекает дорога.

— Боюсь, что мы нашу собачку Люси до утра не увидим.

— А она, вообще-то, каких кровей?

— Сука из выводка Элдриджа. А вообще эту породу завели еще братья Ли. Они им все качества привили, забыли только о способности вовремя останавливаться.

— Лучший пес, который у нас был, — это ее дедушка, — сказал Арчер. — Ты его помнишь, Тревис? Его еще Роско звали.

— Конечно помню. Его принимали за помесь английского кунхаунда, но это была чистейшая леопардовая луизианская катахаула, с глазами как голубой мрамор. А уж как он любил подраться! Мы потеряли его в Мексике, в штате Наярит. Его схватил ягуар и перекусил чуть не напополам.

— И с тех пор вы оба там больше уже не охотились.

— Нет.

— Мы туда не возвращались еще с довоенных времен. Да и братья Ли больше туда вроде бы не ездят. Впрочем, в Мексике они много ягуаров добыли.

Джей Си наклонился и плюнул в огонь. Языки пламени, поднявшись выше, со всех сторон лизали пень.

— И как вам там, в старушке-Мексике, не очень туго приходилось?

— Да так, с местными-то мы всегда общий язык находили.

— Чтобы попасть в передрягу, далеко ездить не обязательно, — сказал Арчер. — Хочешь во что-нибудь вляпаться, достаточно через речку, что вон там течет, помолясь, переправиться.

— Уж эт-точно. Аминь.

— Речку перешел, и ты в другой стране. Поговори с любым ковбоем из тутошних, что вдоль границы живут. Спроси их про революцию.

— А ты помнишь революцию, Тревис?

— Про это дело тебе Арчер больше моего расскажет.

— В смысле, ты тогда еще под стол пешком ходил, так, что ли, Тревис?

— Вроде того. Я только и помню, что как-то раз меня разбудили, все подошли к окну, а там стрельба идет, будто это наше Четвертое июля.

— Мы жили на Вайоминг-стрит, — сказал Арчер. — Ну, после смерти папы. Мамин дядя Плес работал в механической мастерской на Аламеда, так ему местные принесли два ударника от пушек, спросили, не может ли он выточить такие же новые, он выточил и не взял за это ни цента. Тогда все были на стороне восставших. А старые ударники он принес домой и нам отдал, мальчишкам. А еще в одной мастерской из вагонных осей пушечные стволы точили, а потом упряжкой мулов таскали их обратно через реку. В качестве цапф использовали гнезда