После этого следует вынужденный отъезд Беллы в Москву по неотложным делам, а затем, через полтора месяца, возвращение со стихами, написанными по дороге обратно, – “Возвращение в Тарусу” 16 (и 23) мая.
И вот уже со следующего майского стихотворения “Препирательства и примирения” начинается эпопея пробуждения земли и следует цикл под условным названием “Цветений очередность”.
Вниз к Оке, упадая сквозь лес,
первоцвет упасая от следа,
этот в дрожь повергающий блеск
мной воспет и добыт из-под снега.
Там ручей упирался в запруду,
Я подумала: цвет медуниц
не забыть описать. Не забуду.
Слив двоюродно-бликих цветов:
от лилового неотделимы
фиолетовость детских стихов
на полях с отпечатком малины.
Такова ж медуница для глаз,
только синее – гуще и ниже.
16, 18–19 мая.
И среди этих чисел 17 мая – стихотворение “Черемуха”:
Когда влюбленный ум был мартом очарован,
сказала: доживу чтоб ночи отслужить,
до утренней зари и дальше – до черемух,
подумав: досижу коль Бог пошлет дожить.
Стих обещал, а Бог позволил – до черемух
дожить и досидеть: перед лицом моим
сияет бледный куст, так уязвим и робок,
как будто не любим, а мучим и гоним.
Вслед за этими стихами о первой черемухе – стихи о “Черемухе трехдневной”. Даты написания опять совпадают – 19–20 мая: “Три дня тебе, красавица моя! / Не оскудел твой благородный холод…
Еще через два дня возникает “программное” стихотворение “Есть тайна у меня от чудного цветенья” – 22 мая, которое охватывает сразу все “цветения”.
Фиалки прожила, и проводила в старость
уменье медуниц изображать закат.
Черемухе моей – и той не проболталась
под пыткой божества и под его диктант.
Уж вишня расцвела, а яблоня на завтра
оставила расцвесть… и тут же вопреки
пустым словам, в окне, так близко и внезапно
прозрел ее цветок в конце моей строки.
Стих падает пчелой на стебли и на ветви,
чтобы цветочный мед названий целовать.
Уже не знаю я: где слово, где соцветье?
Но весь цветник земной – не гуще, чем словарь.
В отместку мне – пчела в мою строку влетела.
В чужую страсть впилась ошибка жадных уст.
Есть тайна у меня от чудного цветенья.
Но ландыш расцветет – и я проговорюсь.
Завершается цикл стихотворением “Черемуха предпоследняя”.
Пока черемухи влиянье
на ум – за ум я приняла,
что сотворим – она ли, я ли —
в сей месяц май, сего числа?
Души просторную покорность
я навязала ей взамен
отчизн, откосов и околиц,
кладбищ и монастырских стен.
Все то, что целая окрестность
вдыхает, – я берусь вдохнуть.
Дай задохнуться, дай воскреснуть
и умереть – дай что-нибудь.
Владей – я не тесней округи,
не бойся – я странней людей,
возьми меня в рабы иль в други,
или в овраги – и владей.
Какой мне вымысел надышишь?
Свободная повелевать,
что сочинишь и что напишешь
моей рукой в мою тетрадь?
Вслед за весной 1981 года следует короткий перерыв до августа того же года, когда после заграничной поездки мы снова вернулись в Тарусу. Плодом этого короткого визита в родные душе края стало стихотворение “Ночь упаданья яблок”:
Со мной такого лета не бывало.
– Да и не будет! – слышу уверенье
и вздрагиваю – яблоко упало,
на “Не” – извне поставив ударенье.
Жить припустилось вспугнутое сердце,
жаль бедного: так бьется кропотливо.
Неужто впрямь небытия соседство
словно соседка глупая болтливо?
Нет, это – август, упаданье яблок.
Я просто не узнала то, что слышу.
В сердцах, что собеседник непонятлив,
неоспоримо грохнуло о крышу.
15–25 августа
И снова – конец зимы – начало весны уже 1982 года. И снова мы живем в Доме творчества, а Белла бесконечно бродит по паршинской дороге в ожидании “звука указующего”, и он раздается.
Желание Беллы соединить несоединимое воплощается в стихотворении “Гусиный паркер”. Стариное гусиное перо скрещено с шедевром техники и приметой богатства.
…Мой Паркер, что тебе в Ладыге?
Очнись, ты родом не отсель.
Зачем ты предпочел латыни
докуку наших новостей?
Там пересуды у колодца,
там масленицы чад и пыл,
Мой Паркер сбивчиво клянется,
что он там был, мед-пиво пил.
23–25 февраля
“Лебедин мой” – помечено: май 1981 – 6 марта 1982 года – редкая для Беллы память о том, когда задумывалось стихотворение и когда окончательное воплотилось. Стихотворение трагического звучания – зарисовка, оставленная без ответа, но точно соответствующая жизненной ситуации по дням и по географии этого места…
В ту пятницу, какого-то числа —
еще моя черемуха не смерклась —
соотносили ласточек крыла
глушь наших мест и странствий кругосветность.
Да, в пятницу, чей приоткрытый вход
в субботу – все ж обидная препона
перед субботой, весь честной народ
с полдня искал веселья и приволья.
Ладыжинский задиристый мужик,
истопником служивший по соседству,
еще не знал, как он непрочно жив
вблизи субботы, подступившей к сердцу.
В это время Белла пишет еще одно стихотворение, загадочно прекрасное, – “День Рафаэль”:
