Руководства для садоводов были всунуты на полку рядом с научными трактатами по вопросам психологии и философии; а всевозможные истории о великих элдарнских атлетах Ален попросту свалил в просторный деревянный сундук вместе с трудами древних диетологов. Легенды о рыбах-людоедах и прочих морских чудовищах стояли вперемешку с трудами, посвященными великолепным элдарнским витражам. И все же, несмотря на столь чудовищный беспорядок и отсутствие какой-либо системы хранения, Ален, этот пьяница-самоубийца, способен был почти мгновенно отыскать любой нужный ему том, будь то сведения о какой-то неведомой разновидности сыра или некий математический алгоритм, управляющий приливами и отливами в период двоелуния.

Впрочем, о самоубийстве Ален больше ни разу не заговаривал, но Ханна знала, что он по-прежнему много пьет, хотя и тайком. Она часто по ночам слышала его шаги в лабиринте коридоров, а утром, конечно же, находила пустые бутылки или графины. Однажды ночью она услышала, как он, спотыкаясь, бредет по коридору и останавливается у дверей ее комнаты. Постояв там немного, он повернул назад и, точно так же спотыкаясь, побрел к себе. Пока он стоял у нее под дверью, Ханна с трудом подавляла желание распахнуть дверь и спросить, что ему угодно. Он не постучался, не попытался силой ворваться к ней, однако она услышала, как он после долгого молчания прошептал: «Мы оба получим то, что нам надо, Ханна Соренсон».

А чуть позднее в ту же ночь она услыхала, как он где-то внизу, видимо неудачно завернув за угол, обо что-то ударился и невольно вскрикнул. И в этом приглушенном крике было столько боли, что у Ханны чуть сердце не разорвалось. Этот крик отчего-то напомнил ей о Бранаге и его одинокой жизни.

«Только дети способны, пусть хоть на мгновение, дать нам ощущение того, что мы все же были избраны богами».

Вот что тогда Бранаг сказал ей, и Ханна вдруг поняла, что борьба этих людей вполне реальна, что этот странный мир при всех его особенностях населен самыми обычными живыми людьми, которые изнемогают под гнетом жестокого и всемогущего диктатора, располагающего легионами воинов. Именно поэтому люди здесь и вынуждены сражаться за свою свободу, хотя предпочли бы жить нормальной мирной жизнью, заботиться о семьях и растить детей, которых любят больше всего на свете.

«Жить нормальной мирной жизнью. Как и я сама, как и все те, кто остался там, дома».

И Ханне вдруг показалось, что стены ее спальни чуть сдвинулись, как бы придвигаясь к ней ближе.

«Нет никаких особых различий между нами».

— Только дети способны, пусть хоть на мгновение, дать нам ощущение того, что мы все же были избраны богами, — прошептала Ханна, чувствуя, сколько в этих словах любви, сострадания к ближнему и самого искреннего стремления к той жизни, которую Ханна считала возможной лишь в своем собственном родном тесном мирке. Да, эти простые и естественные человеческие чувства и служат топливом в их борьбе за свободу Элдарна.

И уже засыпая, она как бы снова услышала слова Алена: «Мы оба получим то, что нам надо, Ханна Соренсон».

Марк смотрел, как восходит солнце. Сияние его лучей разливалось по всему лесу с неизбежной, успокаивающей предсказуемостью. Марк поворошил угли костра, раздул огонь и, достав из мешка сверток с листьями текана, принялся варить в котелке этот бодрящий напиток. Серые предрассветные сумерки тем временем точно по волшебству уступили место ярким краскам осени. Красные клены, желтые дубы и осины, яростно пламеневшие на фоне бесстрастных вечнозеленых елей и сосен, создавали такую живописную и радостную палитру, что ее, казалось, можно было пробовать на вкус. А в горах, оставшихся далеко за спиной, зима уже вовсю проявляла свой гневливый нрав: Марк уже едва различал зубчатые вершины серых и черных скал, торчавших над белым безмолвием Блэкстоуна, точно хребет древнего исполинского дракона.

Он с наслаждением вдохнул пропитанный осенними ароматами воздух, довольно холодный, несмотря на яркое солнце, и даже принялся что-то тихонько напевать себе под нос, страшно довольный тем, что снова может слышать. Целых два дня после той битвы на подземном озере Стивен пролежал без сознания — он получил тяжелейший удар по голове, а потом чуть не утонул, придавленный на дне тушей мертвого собирателя костей, — но Марк не сомневался, что вскоре Стивен придет в себя.

Втащив тогда Стивена в лодку, он первым делом прочистил ему легкие, сделав искусственное дыхание, и с помощью энергичного массажа грудной клетки заставил его сердце снова биться. Довольно долго у Стивена не прекращалось кровотечение из носа, и он все время кашлял кровью, но уже к концу первой ночи состояние его значительно улучшилось. Опасаясь серьезного сотрясения мозга, все они, как только он очнулся, принялись его тормошить и задавать ему разные дурацкие вопросы, но он отвечал на них вполне адекватно, хотя и не всегда достаточно внятно.

Интересно, думал Марк, а помогает ли выздоровлению Стивена его волшебный посох? У него было такое впечатление, будто магия посоха каким-то образом проникла в тело Стивена, пропитала его насквозь и теперь ни за что не допустит его гибели. Никакого иного объяснения тому, что Стивен умудрился выжить после нападения подземного «коллекционера костей» и столь долгого пребывания под водой, Марк не находил. Его даже стало тревожить то, как Стивен переживет возвращение к прежней жизни в Колорадо, но сам заставил себя не думать об этом. И впрямь, было даже смешно заглядывать так далеко вперед, когда даже первостепенная задача далеко еще не решена.

Марк налил себе кружку текана и, устраиваясь с ней под одним из кленов, слегка поморщился. Ему все еще было больно, хотя Гита весьма умело наложила на рану повязку из листьев керлиса — после того, как Холл аккуратно стянул ее рваные края. В обычной жизни, как оказалось, Холл был сапожником и отлично умел управляться с ниткой и иголкой. Марк провел ладонью по свежему шраму на животе: шрам выглядел очень даже неплохо. Он сел поудобнее и, вдыхая свежий морской воздух и прихлебывая горячий текан, вновь мысленно вернулся к тому своему сну и вопросу о наличии у Нерака некоей слабости. В последние дни события развивались так стремительно и неожиданно, что у него совершенно не было времени как следует об этом подумать.

И он снова улетел мыслями в прошлое.

Шкатулка из розового дерева в тот вечер стояла на письменном столе Стивена, в углу гостиной. А гобелен был расстелен на полу перед камином — они еще придвинули кофейный столик вплотную к дивану, чтобы освободить побольше места. Марк хорошо помнил — и теперь ему никогда в жизни этого не забыть, — как дрожало то странное марево над расстеленным гобеленом и как в нем мелькали крошечные разноцветные огоньки или искры неведомой энергии, исходивший, как он теперь понимал, из этого магического портала.

Помнится, они, испугавшись, что гобелен может оказаться радиоактивным, решили быстренько вернуться в «Паб Оуэна» и вызвать полицию — или, по крайней мере, какого-нибудь специалиста по геологии и радиоактивным материалам. Но так этого и не сделали: когда Стивен выскочил в коридор, чтобы принести из кухни куртку Марка, Марк встал, нечаянно споткнулся о камин и одной ногой наступил прямо на гобелен — и уже через секунду понял, что этой самой ногой стоит в каком-то ручейке, спешащем к океану. Как выяснилось потом, он попал на южную окраину ронского Запретного леса.