Кокошкин первым взял слово и заявил, что «для меня не представляется возможным остаться в составе Временного правительства при диктаторском характере власти его председателя… После меня заявили о своих отставках и другие министры, — последним В. М. Чернов. Министры из партии к.-д. заявили, что они в данный момент выходят в отставку, не предрешая вопроса о своем будущем участии во Временном правительстве. Министры-социалисты, заявляя о своей отставке, сказали, что представляют себя в полное распоряжение министра-председателя». На руках у премьера появилось 14 заявлений об отставке.

По словам Некрасова, «Керенский заявил, что отставок он сейчас принять не может и что временно вопрос должен оставаться на весу. Поэтому все министры должны пока остаться при исполнении своих служебных обязанностей». Только Кокошкин настаивал, что его отставка окончательная. «Передав всю полноту власти Керенскому, Временное правительство естественно перестало существовать как таковое. У нас в эти дни происходили целый ряд совещаний, но все они носили частный характер»[2132].

А в ту ночь и на следующий день основная энергия собравшихся в Зимнем дворце ушла на то, чтобы попытаться отговорить теперь уже единовластного диктатора от поспешных и необратимых шагов. «Кажется, все сплошь хватали Керенского за фалды, чтобы иметь минуту для соображения, — напрасно! Он визжал свое, не слушая, и, вероятно, даже физически не слыша никаких слов, к нему обращенных…»[2133], — записала в дневнике всегда хорошо информированная Гиппиус.

Половцов был приглашен на совещание в Зимнем дворце: «Все ожидают окончания заседания Временного правительства. Там происходит крупная ругань, окончившаяся удалением Чернова из заседания. Около двух часов ночи господа министры расходятся, кажется, по обыкновению, предоставив Керенскому какие-то чрезвычайные полномочия. Наконец, появляется и он с Савинковым. Сначала он нам рассказывает свой разговор с Львовым и со смехом говорит:

— Ловко я их подловил, притворившись с ними заодно, — они себя и выдали с головой.

Нахожу приемы Верховной власти довольно оригинальными. Поди, разбери, когда он изволит притворяться, а когда нет… Наклоняюсь к Пальчинскому, продолжая доказывать, что тут кроется какое-то недоразумение…

— Никакого недоразумения нет, все ясно, вот на этой телеграфной ленте у меня несомненные доказательства корниловской преступности. Прав был Брусилов, говоривший про Корнилова, что у него львиное сердце, но баранья голова»[2134].

Савинков «ночь с 26 на 27-е и половину следующего дня «провел в беседах по прямому проводу с Филоненкой и генералом Корниловым. Керенский предлагал объявить о восстании генерала Корнилова немедленно, и этого же мнения держался министр финансов Некрасов, но остальные члены Временного правительства и некоторые общественные деятели, как П. Н. Милюков и В. А. Маклаков, многократно настаивали перед Керенским на необходимости ликвидировать недоразумение и сговориться с генералом Корниловым»[2135].

Половцов оставался во дворце: «Наконец, радио закончено. Объявляется, что Корнилов изменник, предписывается Лукомскому принять временно Верховное командование и т. д. Керенский одобряет текст и собирается его отправить. Я замечаю, что неудобно отрешать Верховного без ведома военного министра, а его в комнате как раз нет. Савинкова всюду разыскивают, но, кажется, в конце концов посылают радио без него. Седьмой час утра»[2136].

Когда Савинков увидит телеграмму, то придет к выводу: «Не могу не заметить, что телеграмма эта по содержанию была незаконной, ибо не министр-председатель, а только Временное правительство имело право сместить Верховного главнокомандующего, по форме же она была телеграммой частной, ибо была без номера, без второй, скрепляющей, подписи, за одной подписью «Керенский», без звания «министр-председатель», и была адресована не «Главковерху, Ставка», а «генералу Корнилову, Могилев»[2137].

Ранним утром Керенский добрался, наконец, до своих апартаментов (они же апартаменты Александра III), но еще долго не мог успокоиться, шагая из угла в угол и громко распевая оперные арии, мешая спать арестованному — в соседней комнате — Львову.

В Ставке не подозревали о бурных событиях, происходивших в Зимнем. Там казалось, что после телеграфного разговора Корнилова с Керенским все встало на свои места. Премьеру, помимо прочего, удалось притупить бдительность Корнилова и заразить его благодушием. В тот вечер для Керенского «в Могилеве в губернаторском доме приготовили комнату рядом со спальней Корнилова, выселив для этой цели одного из членов его семьи»[2138]. Лукомский подтверждал, что Корнилов «уверен, что все идет отлично и что он действует в полной согласованности с Временным правительством».

— Вот я составлю проект состава будущего кабинета. К приезду Керенского и Савинкова я решил все это подготовить и с ними столковаться.

3-й конный корпус грузился в поезда в полном соответствии с согласованными с правительством планами.

Но в 7 утра 27 августа генерал Романовский принес Лукомскому телеграмму, «адресованную генералу Корнилову и мне. В телеграмме указывалось, что генерал Корнилов освобождается от должности Верховного главнокомандующего, что ему надлежит немедленно прибыть в Петроград, а мне предлагается временно вступить в исполнение должности Верховного главнокомандующего». Корнилова немедленно разбудил адъютант.

«Генерал Корнилов, прочитав телеграмму, спросил меня:

— Что же Вы предполагаете делать?

Я на это ответил, что считаю для себя совершенно невозможным принимать должность Верховного главнокомандующего и сейчас составлю ответную телеграмму. Корнилов мне сказал:

— Да, обстановка такая, что я должен оставаться на своем посту до конца. Пошлите сейчас же телеграмму Крымову, чтобы он ускорил сосредоточение своих войск к Петрограду[2139].

Воскресная телеграмма Керенского, по свидетельству князя Трубецкого, «произвела на всех впечатление разорвавшейся бомбы… Создалось впечатление, что или данное уже Керенским обещание приехать в понедельник, как весь разговор со Львовым, есть провокация, — или уже после того произошел поворот правительства в сторону большевиков»[2140].