А ещё в прошлом месяце опосля того воровского нападения казачков на Зейский наш на острожек, о коем тебе, Великий Царь было говорено, сызнова воровское нападение учинилось. Близ Дукинского зимовья на Омуре-реке людишки пятидесятника Мартына Васильева моего убили человека, а за то я взял у него пять человек. А ежели ещё раз такое преступление случится, то я буду острожки те огню предавать, а людишек тех к себе уводить.

А коль такое огорчение меж нами учинилось, то я, Князь Ангарский, желаю опричь слов недобрых и слово своё доброе молвить. Ежели дозволишь ты, Великий Царь в Новагороде Низовских земель факторию ангарскую открыть, где бы мочно нам было людишек охочих нанимати, да где бы товары, что тебе надобны, складывать, то промеж нами и любовь бы великая учинилась, как и прежде. И Божиею милостию Святейший кир Иосиф супротив оного стоять не будет, потому как принужденья люда христьянского нету вовсе. А что до шведской войны, так мы желаем помочь тебе учинить и оружием и службой. По весне уйдём мы из ангарских пределов с обозом великим и полковником нашим и иными людьми, дабы свея побить накрепко, да твои же отчины у него вернуть тебе на века. А с письмом оным к тебе прибудут люди мои верные, с коми мочно и разговор весть.

А уложена бысть и написана сия утверженная грамота за руками и за печатями великого князя нашего Вячеслава Андреевича, в княжествующем граде Ангарске, 7151-м году от создания мира, дня 11-го, месяца октября».

Маньчжурия, столичный город Мукден. Июль 7151 (1643)

Человек спешил. Под подошвами его мягких сапог скрипел гравий, причём в тишине, царившей вокруг, скрип этот отдавался в его ушах сущим грохотом. Делая очередной поворот по дорожке, окаймлённой камнем, он утирал выступивший пот на лице широким рукавом халата. Часто стоявшие часовые бесстрастно смотрели сквозь него, сжимая оружие. Наконец он выбежал на широкую прямую аллею и припустил по ней, не снижая темпа. Дыхание его было хриплым и частым, в боку кололо будто горячими иглами, во рту пересохло, словно он не пил несколько дней, а лицо горело, наливаясь кровью. Лишь у ступеней дворца он позволил себе перевести дух и поднялся наверх, придерживая широкие полы бывшего когда-то белым халата. Его тяжёлое дыхание разносилось эхом по углам длинного и сумрачного коридора, который он миновал, напрягая последние силы, что ещё оставались после трудного возвращения по реке.

Оставив за собой два ряда красно-зелёных резных колонн и расписанные орнаментом стены, Лифань на пару секунд застыл у высоких дверей. А страх тем временем липкими холодными лапами уже хватал за горло. Теперь предстояло пробежать ещё один коридор – на сей раз ярко освещённый, с высокими белыми колоннами, с ещё более изумительной резьбой и яркими росписями на высоких стенах, где герои прошлого сокрушали кровожадных чудовищ, а воины в белых доспехах громили врагов. На одном дыхании он проделал этот путь и упал на колени в ноги мукденского амбаня – сановника высшего ранга, на буцзы которого был вышит танцующий белый журавль. Лифань не смел поднять глаз и даже перестал дышать. Амбань же не обращал внимания на вошедшего, поскольку всецело был поглощён вырисовыванием иероглифа. Наконец он закончил и, отложив в сторону писчие принадлежности, дал знак своим помощникам.

– Подними голову и отвечай на вопросы почтеннейшего амбаня, недостойный!

Лифань медленно чуть поднял глаза, уставившись на сапожки сановника и не смея взглянуть в его лицо.

– Императорская красная кисть, – амбань с немалым волнением пододвинул к себе свиток чжу би – резолюцию императора, написанную красной тушью, – доставленная сегодня из дворцовой канцелярии, говорит о том, что северных варваров необходимо наказать ещё раз. Прошлый урок не был ими выучен и они снова бунтуют.

– Это другие северные варвары, господин, – дотронулся лбом до холодного пола Лифань, – у них иное оружие и…

– Что? – изогнул бровь чиновник и проговорил мягчайшим голосом: – Ты смеешь сомневаться в словах священного императора?

– Нет, господин! – взвизгнул Лифань.

– Любой чижень[12] смог бы наказать речных разбойников и разнести их крепостицу! – уже уничижающим тоном произнёс амбань. – Ты же, никчёмный, не смог сохранить войско, вернувшись с жалкими остатками. Вернулись только китайцы и халхасцы, большей частью раненные и слабые, а где храбрые маньчжуры?

– Они все погибли, господин. Они сражались смело, увлекая за собой прочих, – пролепетал чалэ-чжангинь.

– Лучше бы ты погиб вместе с ними. А где корейцы? Ни один не вернулся, Говорят, они перешли к мятежникам и поступили к ним на службу?

– Да, господин! – Лифань ещё раз лбом ощутил прохладу каменного пола. – Разбойники дали им корабль, чтобы они ушли в Нингуту, а те вернулись обратно. Они предали нас.

– Они предали нашего императора! – проговорил амбань, качнув головой, отчего красный рубиновый шарик, венчающий его плетённую из ротанга шляпу, загорелся от упавшего на него луча света. – Мы потеряли несколько наших гарнизонов и чиновников в землях бунтующих разбойников. Мы потеряли половину имеющегося на Сунгари флота, а также мы потеряли две трети посланного на усмирение варваров войска, – перечислял амбань, заставляя холодеющего от страха военного чиновника вжиматься в пол. – Что нам делать?

Лифань благоразумно промолчал, ожидая дальнейших слов, и они, после небольшой паузы, не замедлили последовать:

– Нам надлежит переговорить с дутуном Мукдена и с почтеннейшим цзянчаюйши[13], после чего мы решим, что нам следует затевать далее, чтобы усмирить и наказать варваров. – Лифань в ужасе застыл – сейчас он должен сказать о его участи! – Что же касается тебя, недостойный, то ты более не чалэ-чжангинь, потому как твои способности достойны лишь звания цзолина[14]. Наказан будет тот, кто планировал поход из Нингуты на старых и слабых кораблях.

…Спустя несколько дней решение высших столичных чиновников, облечённое в волю самого императора, ушло в Нингуту вместе с сотнями строителей и тысячами воинов под началом нового военачальника. Им предстояло готовиться к походу на варваров, строить новые верфи взамен старых. Строить новые корабли взамен старых. А столичные чиновники должны были проинспектировать самое удалённое в земли варваров маньчжурское поселение, которое, словно авангард знамённых войск, твёрдо стояло на притоке Сунгари. После чего им надлежало решить, что ещё нужно сделать, чтобы усилить Нингуту.

Ещё весной, после того, как пошли слухи о новом князе-мятежнике на Хэйлунцзяне – реке Чёрного дракона, в Нингуту чалэ-чжангинем был назначен хорошо проявивший себя в землях халхасцев военачальник Дюньчэн, бывший командир знамённого гарнизона. Поскольку ему пришлось задержаться в столице, Дюньчен отправил свою семью на новое место службы под защитой отборной сотни воинов. А ещё он не медля ни дня, вызвал к себе Лифаня, командовавшего неудачным походом на разбойников. Дюньчэн понимал, что на этот раз спрос будет с него, и в случае новой неудачи военного чиновника может ожидать теперь лишь чжэнфа – казнь через отсечение головы. Расставаться с ней честолюбивый военачальник не желал, поэтому надо было узнать как можно больше о будущем противнике.