И вот с этим сознанием приходит мысль: пусть нас пока что здесь пытают, пусть расстреливают на демонстрациях, пусть мучат в дефензивах и морят по тюрьмам, но СССР существует, но социализм строится на земле! А когда существует СССР — будет победа и у нас. Эта вера в победу, эта уверенность в ней в настоящее время весьма характерное явление для самых широких масс рабочих и крестьян.

Любопытно, что даже те, которые не решаются вступить в партию или в комсомол, или те, которые вышли из них, объясняют теперь свою пассивность не тем, что, мол, «ничего из этого не выйдет», а тем, что «и без нас обойдутся»… Испугавшихся можно встретить уйму, но разочаровавшихся — очень редко. Фашизм своей двойной политикой кнута и пряника выковывает на свою погибель такую гвардию, что можете быть уверены в том, что скоро будете приезжать в Варшаву не на дипломатические конференции, а на съезды Советов.

Вы уже, наверное, слышали это от наших делегатов, но прислушайтесь, родные, и вы услышите это также через тысячи решетчатых окон, через гул машин, через мощные песни демонстраций, через осторожный шепот конспиративных заседаний.

Вы слышите?

Так еще быстрее и крепче стройте, крушите, ломайте остатки старого строя и знайте, что от каждого удара ваших молотов содрогается все здание фашистской Польши. А мы, мы выше поднимаем головы, сильней сжимаем кулаки.

Помните ли вы об этом?

Помните, любимые, и гордитесь тем, что вы не только строители, но и борцы за свободу миллионов, миллионов угнетенных фашизмом рабочих и крестьян. Нужно, чтобы об этом знал каждый фабзайчик, каждый член колхоза. Сколько сил это им прибавит, насколько радостней будет труд.

Одновременно с вашим письмом я получила письмо и из Польши. Вот где контрасты! Но есть и общее: энтузиазм, неудержимое стремление к борьбе. Товарищи мои на свободе живут «от тюрьмы до тюрьмы», но и на свободе они подвергаются бесконечным обыскам, арестам, допросам в дефензиве…»[19].

Однажды в камеру принесли посылку.

— Хоружая, получай, — швырнула надзирательница небольшой сверток.

Все бросились к столу. Осторожно развернули пакет. В нем лежала белая кофточка, вышитая белорусскими узорами.

Девушки с восхищением смотрели то на кофточку, то на Веру. А она обняла одну за другой всех своих подруг и горячо расцеловала их, будто они преподнесли ей такой неожиданный подарок.

Через день уже иным, подпольным путем Вере вручили письмо колхозниц Смолевичского района. Цензура наверняка не пропустила бы такое письмо. Далекие незнакомые советские женщины делились с польской политзаключенной Верой Хоружей своими радостями. Они рассказывали о том, что в колхозе нашли долгожданное счастье, что работают дружно и старательно, поэтому и урожай вырастили хороший. Капусту их хоть на выставку посылай — по 24 фунта кочан. А вечерами колхозницы ходят в школу, повышают свою грамоту. Они шлют славной комсомолке Вере Хоружей свой скромный подарок — кофточку и желают ей твердости духа, бесстрашия и доброго здоровья.

Много дней подряд Вера перечитывала письмо белорусских женщин. Заучивала его на память, как стихи. Да оно и звучало для нее не хуже стихов — столько в нем было душевного тепла, высокого благородного чувства, человечности и оптимизма.

А затем села им писать ответ:

«Милые товарищи коммунарки, посылаю вам горячий привет за ваши подарки и ваше письмо. Вместе со мной благодарят вас и мои товарищи, ибо эта была радость не только для меня.

Все мы много раз рассматривали ваш подарок, любовались им, хвалили работу и повторяли: «Как нам не быть крепкими духом, когда о нас думают наши свободные сестры, когда через границы они протягивают нам руки».

Родные, дорогие! Знайте, что вы влили в нас целое море силы, что вы помогаете перенести в будущем еще не одну голодовку, просидеть не один еще год в мрачных стенах, где издеваются, где размахивают фашистским кнутом.

С волнением читали мы о ваших обобществленных хозяйствах. Будет такое время, когда мы из-за границы не только сможем поехать, но сами явимся членами одной великой коммуны. А пока что работайте, дорогие! Объединяйте вокруг себя возможно больше деревень, а мы за границами СССР, несмотря на расстрелы, несмотря на тюрьмы, объединим рабочих и крестьян для борьбы за свободу, за советскую Польшу.

Крепко жму ваши руки. Пишите о своей жизни»[20].

И пошло это письмо по подпольным каналам из далекой, глухой польской каторжной тюрьмы «Фордон» в Советскую Белоруссию, в один из колхозов под Минском. Там получили его и читали на колхозном собрании. Читали и восторгались силой духа молодой революционерки.

Но они и не представляли, какую радость принесли Вере своим подарком. Когда вдруг становилось грустно или начинало сдавать сердце, она доставала из пакета кофточку и любовалась ею. Словно горячими солнечными лучами, согревал ее этот скромный дар белорусских рукодельниц.

А жизнь даже в тюрьме шла вперед. Вера усиленно изучала французский язык. Ее подруга из Белостока Генриетта Юхновецкая хорошо знала его. Сидели они в разных камерах и встречались только на коротких прогулках или изредка в прачечной — обе были членами парткома. Не теряя ни минуты, Вера требовала, чтобы Геня говорила с ней только по-французски.

— Это единственная возможность поупражняться в разговорной речи.

И тюремные новости, и новости с воли Вера слушала на французском языке. Сама говорила медленно, тщательно подбирая слова и старательно сохраняя «прононс», который так трудно дается человеку, привыкшему к открытой, звучной русской или белорусской речи.

…Тюремный режим становился все жестче и жестче. Запретили получать книги и другие издания из Советского Союза, запретили тюремные коммуны, продуктовые передачи, теперь уже нечего было делить между всеми поровну. Сократили переписку с волей.

Но политические заключенные упорно боролись за свои права. В этой непрерывной битве подкосилось здоровье Веры. Она заболела туберкулезом.

Грозная опасность неотвратимо надвигалась на нее. Не хотелось верить, мириться с этим. А резкий кашель раздирал грудь. Часто Вера просыпалась в холодном липком поту.

Товарищи сообщили на волю: жизнь Веры Хоружей в опасности. Сама она не знала, что тюремный партийный комитет заботится о ней. Однажды в камеру вошел начальник тюрьмы с надзирательницей и приказал:

— Хоружая, с вещами, быстро!

Торопливо сложив пожитки и попрощавшись с подругами, пошла в канцелярию. Там уже находились Мария Вишневская, Ирена Пальчинская, Доротта Прухняк.

Мария была без дочки. Когда девочка начала ходить и разговаривать, на свидание к ним под видом родных приехали хорошие, честные люди. Они с согласия матери забрали Зосю и переправили в Советский Союз.

Сейчас Мария стояла бледная, изможденная. Туберкулез подтачивал ее истощенный