Фрау Раубаль умудрилась найти работу поварихи (кроме как готовить, она ничего не умела) на кухне при общежитии для еврейских студентов в Вене, а значит, ей пришлось научиться готовить кошерную пищу. Наконец-то семья Раубаль получила постоянный источник дохода. Работа разлучала ее с детьми на целый день, но поскольку старшему, Лео, было двенадцать, старшей дочери Гели — одиннадцать, а ее тихой сестренке Эльфриде — девять, они вполне могли сами присмотреть друг за другом после школы. Паула сидела дома, но толку от их глуповатой добродушной тетушки было немного. Отроческие годы детей Раубаль пришлись на время распада Веймарской республики (1919–1933 гг.) и выдались нелегкими, но поскольку их мать работала на кухне, они никогда не испытывали недостатка в еде. На объедках кошерных блюд Лео окреп, а у Гели заметно выросла грудь.

Гитлер провел в заключении девять месяцев, так что у него было вдоволь времени на размышления. Как случалось со многими политическими агитаторами, тюремная камера открыла ему новые перспективы, и позже он описывал свое вынужденное отшельничество как «мой университет за счет государства». Здесь впервые его идеи настоялись, перебродили и превратились в отличную закваску для нацизма. Он много читал и диктовал первую главу «Майн Кампф» — ядовитой смеси расизма, мифологии, одержимости и политической философии — своему преданному соратнику Рудольфу Гессу и шоферу Эмилю Морису, товарищу по заключению. Когда по истечении срока Гитлер покидал тюрьму Ландсберг, Гофман приехал запечатлеть знаменательное событие. Одним из условий досрочного освобождения Гитлера был запрет произносить речи в большинстве немецких земель, так что, получив свободу, он сосредоточился на усилении контроля за нацистской партией и ее военизированными отрядами. Пока он находился в заточении, других претендентов на лидерство в партии так и не появилось. Фюрер обрел «уверенность в себе и непоколебимые убеждения». Бесспорному вождю партии, чьи речи вдохновляла отточенная в тюрьме идеология, пришло время предстать в образе благородного, дальновидного патриота, указывающего дальнейший путь Германии, оставив позади образ крутого предводителя толпы фанатичных головорезов.

К концу двадцатых число официально зарегистрированных сторонников нацистской партии выросло с каких-то жалких двух тысяч (в 1920 г.) до внушительных ста восьмидесяти. Этих ревностных приверженцев держали не здравый смысл, не дисциплина, даже не убеждения, а поразительная способность партийных ораторов использовать подсознательное воздействие эмоций. Их секретным оружием стала необоримая власть иррационального. НСДАП была близка людям улицы, она умела угадывать и воплощать в жизнь их невысказанные стремления, личные и гражданские. На огромных демонстрациях члены партии подвергались гипнозу, испытывая на себе черную магию гитлеровской риторики. Взгляните на них в фильмах Лени Рифеншталь или на пропагандистских плакатах: как они, исполненные здорового немецкого ликования, рвутся через толпу поближе к Гитлеру, машут, улыбаются, смеются, рыдают, тянут руки вверх.

Девять месяцев в тюрьме прошли без особых лишений, но повторять опыт Гитлеру не хотелось. Разумнее всего было бы залечь на дно, пока буйство нацистских бандитов не достигнет такого масштаба, что ослабленное немецкое правительство уже не в состоянии будет с ними справиться. Все, что ему сейчас нужно, — убежище. Он выбрал Баварию.

Бавария была для Евы родным домом. Всем существом девушка откликалась на суровую красоту гор и сосен, зимних и летних пейзажей, холодных как лед озер и ярко-зеленых лугов, в то время как дух ее укрепляли распятия возле каждой тропинки, в каждой лавке и на каждой кухне. Религиозное благочестие составляло неотъемлемую часть повседневной жизни обитателей этого южного уголка Германии. Баварцы здороваются и прощаются друг с другом словами Grüss Gott! — «Привечай тебя Бог». (Надо полагать, пришлось немало потрудиться, чтобы заменить приветствие на «Зиг хайль!».) Два года с семи до девяти лет — время, когда детский мозг наиболее впечатлителен, — Ева прожила с бабушкой и дедушкой в Байльнгрисе, пока родители разбирались со своим браком, и в ее детстве семья проводила там все каникулы. Позже, будучи молодой женщиной, она часто носила местный традиционный костюм «дирндль» — платье в цветочек, с фартуком, которое надевалось поверх накрахмаленной белой блузки с глубоким вырезом. Именно в такое одеяние матерый шовинист обрядил бы идеальную жену: фартук символизирует готовность к стряпне или возне с детьми, платье в цветочек — женское тщеславие, белая блузка — чистоплотность и навыки прачки, а декольте — постоянную доступность. Женщина в таком платье казалась по-детски невинной и покорной, чего как раз и требовал Гитлер. Учитывая присущее Еве чувство стиля, можно предположить, что она носила подобные наряды против своей воли, но, по всей видимости, это не так. По словам кузины Гертрауд, они ей нравились.

Хотя Ева и выросла в Мюнхене, в ее альбомах почти нет городских фотографий семьи Браун. Большинство снимков сделано на фоне гор, и запечатлены на них пикники у дороги, лыжные прогулки, выезды к озерам и водопадам, на цветущие луга. Ева позирует перед объективом: загорает полулежа, удит форель, сидит верхом на корове, демонстрирует свои спортивные навыки на лыжах, коньках или в пеших походах. С молоком матери она впитала мелодичный баварский диалект, которому придают теплоту бесчисленные уменьшительные и ласкательные суффиксы. Атмосфера кукольных деревень с пастушьими домиками и поленницами, пасущимися козами и звоном колокольчиков на шеях коров была ей хорошо знакома, ободряла и успокаивала. То была родина — Heimat. Это слово вызывает трепет в душе каждого немца. Здесь, окунаясь в воспоминания детства, Ева чувствовала себя счастливой.

Гитлер по рождению не был ни баварцем, ни даже немцем. Он отказался от австрийского гражданства в августе 1925 года, и потом — что удивительно для человека, стремившегося править Германией и возрождать ее былую мощь, — долго обходился вовсе без гражданства. Официально он стал немцем только в феврале 1932 года, чтобы его могли избрать канцлером. Но он тоже уютно себя чувствовал в Баварии, и общая привязанность к южным краям накрепко объединяла их с Евой. Тот факт, что ее монастырь находился не больше чем в километре от Браунау, города, где он родился и где его отец служил таможенным чиновником, имеет огромное значение. Детство Гитлера не было счастливым, и воспоминания вызывали в нем смешанные чувства, но ему нравились жители Баварии — их голоса, манеры, нравы. С ними он находил общий язык гораздо легче, чем с другими немцами. Подсознательно он должен был уловить в Еве нечто такое, что неизменно притягивало его.

Поэтому неудивительно, что в бурные годы образования нацистской партии, когда Гитлер нуждался в тихом пристанище, он обратил взор на Баварию. Он нашел кров в горной деревушке из пятидесяти домов под названием Оберзальцберг, высоко над живописным городком Берхтесгаден — модным курортом для состоятельных мюнхенцев. Бавария располагает, почти вынуждает к общению с природой. Бродить по лесным тропинкам, вдыхая тугой, чистый воздух, было, как и физические упражнения, полезно не только для здоровья немцев, но и для их национального самосознания. Соприкосновение с природой стало равным соприкосновению с прошлым. Активный образ жизни превратился в моральный императив, лентяйство почиталось вырожденческим, расточительным отношением к крепкому телу. Люди ходили быстрым, целеустремленным шагом, размахивая в такт руками, глубоко дыша. Волочить ноги, сгорбившись и опустив голову, было не по-немецки, это сочли бы признаком неуважения к себе.