Следующий же год стал благословенным и изобильным. Тепло пришло раньше, чем обычно, и ветви деревьев ломились от плодов, и леса дали столько грибов и ягод, что хватило детям и внукам тех, кто собирал и сушил их, и колосья поспевали тяжелые, сытные, золотые.

Так велика была сила Черного, что даже в изгнании, силой только своего оставленного сердца, влиял он на сезоны.

Так и повелось в Рудлоге: в эти дни Красный Воин мрачно отступал и снова кланялся Черному, как когда-то давно и извечный его соперник кланялся Огню в дни летнего солнцестояния.

Под короткой солнечной дугой Мать-Вода укутывала Туру косыми снегопадами, проливая слезы у холодного трона в опустевших владениях мужа. И снова звала его, ожидая ответа. Но за все эти века он ответил только раз.

Маленькая богиня останется в тусклом высоком дворце до конца темного сезона. Будет проходить по длинным залам из узорчатого темного льда с окнами, выходящими в пугающую бесконечность Вселенной: звезды здесь сияли так близко, что, казалось, можно было потрогать их, а Луна и вовсе была рядом – хочешь, сходи, погуляй по серебристому песку с голубоватым отливом, полюбуйся, как откликается небесной красавице родная стихия, поднимаясь горбом над океанами и бесконечно двигаясь вокруг Туры.

Но богиня не оставит дворец, упорно выполняя роль жены при тени мужа. Будет любоваться занавесями из северного сияния, играть с ночными духами, вечно алчущими тепла, наводить в замке уют, растить среди льдов и мрака вечнозеленые сады и ложиться спать на то самое ложе, с которого ушел он на последнюю битву с Красным. И раз за разом прокручивать в голове уже случившееся и грядущее. И спрашивать себя: все ли она успела сделать к этому моменту? Все ли нити выплести, все ли судьбы столкнуть, расплачиваясь пребыванием в страдающих человеческих телах? Не ошиблась ли где? Не оступилась ли?

Теперь всё или почти всё зависело от тех, к появлению которых она так долго шла. И если они ее подведут – времени ткать новый узор не останется.

* * *

Этой ночью в заснеженную долину меж трех дымящихся вулканов, расположенную на границе Блакории, Бермонта и Рудлога, прибыли шесть человек. Неподалеку остывали доставившие их сюда длинные снегоходы, а люди, укутанные в теплую одежду, развели высокий костер – один из них был магом, и снег и отсутствие топлива не стали для него преградой, – и стояли вокруг, выжидая.

Старший из них, чуть сутуловатый, грузный, почти не двигался. Глаза его были закрыты, и он изредка поводил головой из стороны в сторону, словно прислушиваясь.

– Может ведь и не появиться сегодня? Или вдруг Брин не почует? – тихо спросил соседа один из собравшихся, самый молодой. Прошло уже семь часов с момента, когда они прибыли сюда, мороз всё крепчал, да звезды медленно кружились в черном холодном небе. И всё.

– Должен появиться, Дуглас, – не открывая глаз, проговорил старший, тот самый Брин. Говорил он терпеливо, словно повторял это уже много раз. – Не сегодня, так в следующие две ночи. Связь сегодня крепче, чем когда-либо, и мы в самом геоактивном месте континента. Я почувствую истончение пространства, усиление связи с Черным. Ждите.

И они продолжали ждать. Топтались вокруг созданного костра, чтобы согреться, вглядывались в тревожные, красные лица друг друга, подсвеченные пламенем, негромко переговаривались. Вот и небо уже посерело, затем и солнце взошло, и совершило свой низкий путь по небу, и начал подходить к вечеру понедельник, и спускались в долину сумерки, когда сутулый чародей вдруг повел носом и сорвавшимся голосом сказал:

– Есть! Справа, километрах в двух, начинается прорыв. Пошли!

Они не пошли – побежали за ним к вездеходам. Взревели аппараты, вызвав недовольное ворчание рыхлого снега на нижних склонах вулканов, и понеслись за указывающим путь Брином, а впереди, освещая путь, летел большой «светлячок», подогревая воздух и создавая тонкий коридор с туманными стенками.

Долетели за несколько минут – и спешились, наблюдая, как в серых сумерках раннего зимнего вечера оформляется и растет над толстым слоем снега крупный, в два человеческих роста, переливающийся шар перехода, заполненный клубящейся дымкой.

Было тихо. Только тяжелое дыхание приближающихся к пузырю людей да скрип подошв по плотному снегу нарушали эту тишину. Они подошли почти вплотную, когда шар чуть вытянулся, дрогнул и раскрылся огромным цветком, в котором продолжал стеной клубиться туман.

– Кровь, – торопливо потребовал старший, доставая из кармана маленький мешочек. Вытряхнул из него на ладонь камень, Лунный глаз, бывший недавно в коронационной подвеске королей Бермонта. Теперь, когда с него сняли серебро, выглядел он совсем непритязательно. Брин взял у одного из сообщников флакон с кровью Полины Рудлог, снял с него стазис – она оказалась еще теплой – и вылил на камень. В это же время самый молодой из них, Дуглас, морщась, резал себе запястье. И, когда кровь потекла широкой лентой, щедро окропил ей Лунный глаз.

Кровь впиталась в камень мгновенно, практически полностью, он нагрелся, стал тяжелее, и собравшиеся отчетливо увидели исходящее от него темно-фиолетовое, почти багровое пульсирующее свечение. Такое иногда вспыхивает в небесах отголосками далеких страшных гроз. На лицах людей царил страх вперемешку с восхищением.

А пожилой темный уже входил в зев открывшегося перехода. Встав вплотную к стене живого тумана, потрогал перегородку – она была упругой, пальцы не пропускала – и камнем, мокрым от крови, торопливо начал чертить на ней знак смерти, пустой шестиугольник. Линии вспыхивали призрачно-мертвенными всполохами, тянулись за рукой рисующего. Когда он закончил, знак продолжал светиться. И в центр его чародей приложил тяжелый горячий камень.

Знак налился чернотой, загудел – люди замерли в ожидании, – но он полыхнул раз, другой и медленно истаял. И вслед за ним начал таять и пространственный «цветок», закрывая переход в Нижний мир.

Старший повернулся к соратникам и мрачно качнул головой.

– Не вышло.

В наступившей отчаянной тишине вдруг захрипел и повалился на снег тот самый Дуглас, покатился, хватаясь за голову.

– Держите его! – крикнул старший. – Руки к земле прижмите!!!!!

На бедолагу накинулись, растянули его по снегу – он выгибался с нечеловеческой силой, глаза его светились зеленью, и вокруг тела, пульсируя, уплотнялась темная дымка. Главный торопливо расстегнул куртку, вынул из внутреннего кармана флакон – его он носил с собой постоянно, на всякий случай, – и, разжав зубы воющему темному, вылил ему в рот содержимое склянки. И нажал на кадык, чтобы не выплюнул, проглотил.

Дуглас подергался еще с минуту, но движения его становились вялыми, спокойными, и наконец он погрузился в сон без сна, потеряв сознание.

– У нас есть четыре часа, чтобы доставить его на территорию храма Триединого, – резко сообщил старший. – Кто-то еще не может справиться? Орин? Пробивает тех, кто сильнее, как ты?

– Я продержусь, – сказал Орин, тяжело дыша. Их товарищи уже заводили вездеходы, двое тащили беспамятного Дугласа к транспорту. – Все же… ослабела грань, да?