обрамляли тонкий овал детского лица, а приоткрытый рот придавал маленьким пухлым губам какое-то особенно нежное, точно вопросительное выражение. Нельзя было не любоваться этой очаровательной живой картиной.

«Пегги, – говорил я себе, – это какой-то самородок во всей чистоте ее красоты, но кроме внешней красоты, она обладает необыкновенной внутренней силой», и я сознавал, что находился под гипнозом этой силы. Я не мог только уяснить, что такое Пегги – малый ребенок или женщина?.. Ангел, сошедший с небес, или Мадонна, задержавшаяся на земле?..

Восход солнца не разбудил Пегги, и мне пришлось одному любоваться дивными красками, залившими небосклон.

Рано утром мы подошли к Серебряным источникам. Предстояло высаживаться. Я должен был перейти на паровой катер и идти осматривать Серебряные источники, какую-то подводную реку и прочее. Я знал, что Пегги оставалась на пароходе, где у нее были назначены еще свидания с деловыми лицами по поводу продажи плантации, ее, следовательно, нечего было будить, тем не менее мне хотелось, чтобы она проснулась. Но Пегги продолжала спать непробудным сном. То она свертывалась в клубочек, то раскидывалась так, что мне приходилось несколько раз накрывать ее моим пледом. Пегги не просыпалась.

Катер с туристами должен был отваливать с минуты на минуту, а я все ждал. Наконец, я осторожно встал, покрыл Пегги моим пледом в последний раз и тихонько спустился по трапу.

«Зачем будить? – подумал я. – Не лучше ли сохранить ее в воспоминании, как загадочную спящую царевну девственного царства сказочной Оклавахи?»

И мы отошли от парохода прежде, нежели Пегги проснулась.

Я видел много замечательных вещей в этот день, но ничто не могло изгладить во мне впечатления, произведенного чудной незнакомкой. Все время облик ее стоял передо мною.

Серебряные источники оказались целым озером, на дне которого клокотал поток воды, вытекающий из недр земли. Вода изумительной чистоты и прозрачности, каждый камешек виден, как на ладони. Я видел под водой на глубине 85 футов окаменелые остатки какого-то допотопного морского чудовища 90 футов длиной, я видел лучше, нежели в каком-либо аквариуме, жизнь рыб на дне Серебряных источников, я катался по лагунам реки Сан-Жуан и после целого ряда испытаний, которые казались мне скучными и утомительными, к вечеру добрался до Джексонвилла, в штате Джорджия, как раз вовремя, чтобы поймать вечерний скорый поезд в Вашингтон. Спальное отделение оказалось свободным, я тотчас же, как вошел в поезд, завалился на боковую.

Несмотря на большую усталость, я долго не мог заснуть. Должно быть, переутомился.

Мне мерещилась Оклаваха с ее фантастическими берегами, водяными цветами, тропической растительностью и затонувшими кипарисами… Мне казалось, что я вижу Пегги перед собой… она плыла на спине большой черепахи среди водяных гиацинтов, а я шел сзади на катере, пробираясь сквозь дебри Оклавахи, как бы влекомый магнитом… плыл и никак не достигал Пегги, а она все возлежала на черепахе и спала, крепко спала, небрежно развалившись на слегка закругленной спине неуклюжего животного.

Дивная музыка звучала в моих ушах. Мне казалось, что я слышу что-то напоминающее мне балет Чайковского «Лебединое озеро», но нежные мелодии Чайковского сливались в изумительной гармонии с сильными вагнеровскими мотивами. Такой музыки я в жизни не слышал. Среди дивных аккордов я слышал арию Лоэнгрина на лебеде, но ни лебедя, ни Лоэнгрина не было, а все та же черепаха, со спящей Пегги на спине, притом с такой чудной музыкой, о которой ни Чайковский, ни Вагнер понятия не имели.

Вот она, дорога в рай, о которой, засыпая, прошептала Пегги, вот она, – и я погружался в пахучую чащу, отбивался от тростников и белых лилий, отстранял экзотические листья и топил гиацинты, все время следуя за Пегги и все время нагоняя ее…

Мое внимание было поглощено этой необыкновенной скачкой. Я сознавал, что нахожусь на пути в рай и что ворота рая мне откроются, когда я настигну Пегги, когда я возьму ее в мои руки, когда царевна Оклавахи откроет глаза и улыбнется, улыбнется той очаровательной улыбкой, которую я видел на пароходе и не мог забыть.

Лихорадочно, в каком-то трансе, я мчался за черепахой, испытывая жажду и какое-то неведомое наслаждение в достижении цели, я уже выскочил из лодки, барахтался в воде, поймал черепаху за заднюю ногу, с неимоверным усилием вскарабкался на ее скользкую спину… Я дрожал от волнения – я был перед спящей царевной… бережно дотронулся я до спящей Пегги, приподнял ее, наклонился, и мне казалось, что дивные губы ее задрожали и уже складывались в улыбку… сейчас, через секунду я увижу рай…

Ослепленный моим счастьем, я закрыл глаза… Когда я их открыл, передо мною стоял черный лоснящийся негр-буфетчик в белой куртке.

– Извините, сэр, – сконфуженно произнес он, – я осмелился побеспокоить вас, сэр, чтобы спросить, не желаете ли вы, чтобы я вам сюда принес кофе со сливками, или же вы пожалуете в вагон-ресторан?

Не сразу понял я, в чем дело. Прошло несколько секунд, прежде нежели раздался крик моего сердца.

– Несчастный, – воскликнул я, глядя с чувством глубокого разочарования на черную как смоль голову, – ты помешал мне войти в рай…

Озадаченный негр бормотал извинения. Он казался до крайности смущенным. Тем временем я уже совладал с собою.

– Принеси мне кофе в отделение.

И негр исчез.

Тут только полное сознание мне вернулось.

Грезы, чудные грезы, отошли совершенно, и действительность во всей своей неприглядности предстала предо мною. Действительность – вот она: железная дорога, а не гонка за черепахой на Оклавахе… Дивная музыка? Где она? Я слышу только шум паровоза. Дорога в рай?.. Путь в Вашингтон… Сегодня вечером я буду там. Что сегодня? Раут в английском посольстве… опять фрак и белый галстук!

Как скучна и однообразна действительность в сравнении с восхитительными, полными таинственной прелести грезами…

Дорога в рай!.. Хоть и во сне, хоть и в воображении только, но я видел ее – я коснулся ворот рая…

О, Оклаваха, как я тебе признателен!..

Борисов

Я назвал его Борисовым, хотя имя его было иное.

Читатель поймет из рассказа, почему я не упомянул его настоящей фамилии. Прошло много лет, более четверти века, а перебирая бегло набросанные карандашом мои впечатления того времени, я точно снова переживаю кошмар, охвативший меня тогда.

Это было в Вашингтоне, где я занимал пост 2-го секретаря посольства. 1-й секретарь, барон Шиллинг, уехал в отпуск и более не возвращался. Я был один при посланнике князе Григории Львовиче Кантакузине.

Прихожу как-то утром к моему начальнику с бумагами, а он мне молча протягивает только что полученную служебную телеграмму из Петербурга: «Первым секретарем назначен Борисов».

– Знаете вы его? – спросил меня князь.

– Нет, но слышал, что есть такой на нашей службе.

– Я даже и этого не знал, – произнес посланник несколько обиженным тоном. – Обыкновенно, министерство осведомляется о