Это чудо дважды упомянуто у Матфея, правда, с некоторым уклонением от оригинала. В одном сообщении говорится об Иисусе, который «строго говорит» (переводчики несколько смягчают смысл греческих слов) слепым, чтобы они не смели никому рассказывать о чуде (IX, 27-31). По другой версии (XX, 30-34) этого же чуда Иисус возвращает зрение двум слепым в присутствии огромной толпы и уже ни звука не говорит об их обязанности молчать. По всей вероятности, вначале заимствован был второй рассказ, который мог быть основан на описании какого-нибудь эскулапова чуда. Что же касается первой версии, то она является позднейшей интерполяцией, стремившейся избавить христиан от расспросов и насмешек неверующих относительно обстоятельств этого чуда. Рассказ об исцелении одного слепого во втором и третьем евангелии мог тоже иметь языческую основу. А имя, которое упоминается у Марка (Вартимей, сын Тимея) могло быть позаимствовано из какой-нибудь памятной надписи: таких надписей ведь было множество в языческих храмах.

Рис. 25. Греческий бог Асклепий, целитель и чудотворец, среди своих учеников.

XV. Другие мифы об исцелении и воскрешении мертвых.

Есть много оснований предполагать, что и другие евангельские чудеса так же, как и рассказ об исцелении слепых, позаимствованы из языческих источников. То обстоятельство, что наиболее замечательные чудеса упоминаются в одном каком-нибудь евангелии, указывает на то, что они являются позднейшими интерполяциями, и позволяет предположить существование языческих образцов для этих чудес. Воскрешение «сына вдовы» в Наиме является по всей вероятности вариантом широко распространенного мифа о воскресении убитого сына божьего, мифа, который превратился в частный эпизод, как это случилось с чудесами в мифах об Илии и Елисее. Если это так, то придется составителей евангелий избавить от упрека в преднамеренных измышлениях, ибо в противном случае они могли бы придумать бесчисленное множество подобных чудес. То обстоятельство, что они приводят сравнительно немного случаев воскрешения, указывает на то, что евангелисты просто добросовестно воспроизводили у себя те чудеса, которые им были известны из еврейских и языческих источников, рассчитывая этим содействовать возвеличению Иисуса. Только история с Лазарем является, по-видимому, как и другие части четвертого евангелия, оригинальным измышлением, синоптики же были менее оригинальными компиляторами. Почти излишне указывать рационалистически настроенному читателю, что если бы компиляторы евангелия Луки что-нибудь слышали о воскрешении Иисусом человека по имени Лазарь, то они, рассказывая об истории с Марфой и Марией (X, 38-42) или приводя притчу о Лазаре и богатом (XVI 20) ни в коем случае не преминули бы упомянуть об этом чуде. На этом же основании можно полагать, что рассказ о воскрешении сына вдовы был вкраплен в текст Луки лишь впоследствии.

Рассказ о воскрешении дочери Иаира ставит пред нами еще более сложную проблему. Очень похожий эпизод приведен в Филостратовой биографии Аполлония Тианского. И в евангелии, и в биографии Аполлония, эпизод этот изображен так, что у читателя остается открытым вопрос, была ли девочка мертва или в состоянии каталептического припадка. Конечно, теперь невозможно доказать, что Филострат, писавший уже после появления евангелий, не позаимствовал своего рассказа из евангелий. Есть, однако, основание думать, что Филострат позаимствовал этот эпизод из более ранней биографии Аполлония, которую он использовал по собственному признанию, и в которой этот эпизод нашел себе место уже после того, как он раньше приурочивался к различным римским чудотворцам. Девушка в этом рассказе является римлянкой, происходящей из консульской семьи. У Матфея[66] сообщается, что к Иисусу подошел «начальник» (Arcium) или «некоторый начальник» (Arcium eis) и, кланяясь ему, начал умолять возвратить жизнь его дочери, что Иисус и сделал, просто взяв девушку за руку. У Марка[67] отец девушки превратился в «одного из начальников (глав) синагоги», по имени Иаир, и дальше у Марка три раза упомянут «начальник синагоги», но уже без упоминания имени. У Луки отец тоже является «мужем по имени Иаир, начальником синагоги», причем и тут начальник упоминается еще раз без указания имени. Наиболее простая форма рассказа о воскрешении дочери Иаира, как она приведена у Матфея, позволяет таким образом признать этот рассказ вариантом эпизода из сочинения Филострата, причем Матфей прибавил некоторые биографические детали. Но, так как компиляторы остальных евангелий увидели, что подобный рассказ не подходит к Иерусалиму, где не было никаких начальников, то им пришлось для придания местного колорита эпизоду превратить отца девушки в «eis ton archysynagogon» в одного из начальников синагоги.

У Луки отец девушки является просто Archontes synagoges — «начальником синагоги», как будто не было других начальников (глав) синагоги; очевидно, это — ляпсус, обусловленный невежеством язычника относительно церковного устройства иудеев, который был исправлен у Марка. Упоминание имени Иаир сделано уже очевидно в окончательной редакции этого мифа. И в этом рассказе опять — таки говорится о строгом запрещении очевидцам воскрешения Иисуса рассказывать кому-либо о нем. Это все тот же хитрый и предусмотрительный прием, который употреблялся во избежание насмешек неверующих, которые доказывали, что никто в стране не в состоянии подтвердить этот факт. Арнобийль упоминает при случае о целом ряде чудес, которые отсутствуют в евангелиях, но о воскрешении дочери Иаира он не говорит ничего. И Лактанций тоже не дает в своем обозрении чудес Иисуса никакого указания на какой-нибудь случай, подобный эпизоду с воскрешением дочери Иаира.

XVI. Насыщение пяти тысяч.

Рассказ о насыщении 5 или 4 тысяч людей признается всеми, за исключением верующих в сверхъестественного христа, либо за чистый миф, либо за легенду, выросшую на почве совершенно естественного события. Л. Толстой и другие указывают на то, что деталь о двенадцати или семи коробах, в которые были набраны остатки, свидетельствует о тех запасах, которые толпа взяла с собой в дорогу, ибо кто же станет отправляться в пустыню с пустыми коробами. Согласно этого воззрения, первоначальной формой рассказа об этом эпизоде было именно рассказ Иоанна, где говорится (VI, 9): «Здесь есть у одного мальчика пять хлебов и две рыбки», причем здесь содержится намек: «и так далее у всей толпы». Подобным же образом полурационастические критики полагают, что те 5.000 человек, которые упомянуты в евангелиях и к которым прибавлена еще толпа «женщин и детей», говорят просто о большой толпе народа, следовавшей за Иисусом. «3 дня» поста, о которых говорится у Марка в рассказе о 4.000 (VIII, 2), полурационалистическими критиками тоже опускаются.

Так как рассказы о насыщении множества людей пятью хлебами тождественны во всех евангелиях во всем, кроме детали, касающейся числа, то критика считает их относящимися к одному и