— А еще что он знал мою маму, — добавил Фончито. — Он даже назвал ее имя: Элоиза. Он говорил так, что просто невозможно было ему не поверить.

— А свое имя он назвал?

— Нет, не назвал, — смутился Фончито. — А я даже не спросил и не дал ему времени назваться. Поскольку ты приказал мне не обмениваться ни словом с незнакомыми мужчинами, я сразу же убежал. Но он точно знает тебя, знает вас. Если бы не так, он не сказал бы, как тебя зовут, как звали матушку и что мачеху мою зовут Лукреция.

— Если ты случайно встретишься с ним снова, не забудь спросить, как его зовут, — велел Ригоберто, недоверчиво глядя на сына: этот его рассказ — правда или очередная выдумка? — Но при этом не заводи с ним разговоров, не вздумай принять от него бутылочку кока-колы или что-нибудь еще. Я все больше убеждаюсь, что этот господин — один из тех извращенцев, которые запросто бродят по Лиме, охотясь на мальчиков. Иначе что бы ему делать в школе «Сан-Агустин»?

— А знаешь, что я тебе скажу, Ригоберто? — прошептала донья Лукреция, прижимаясь к нему в сумерках, словно прочитав его мысли. — Иногда мне кажется, что все это выдумка. Типичная для Фончито фантазия. Он ведь уже проделывал с нами подобные штучки, верно? И он говорил мне, что беспокоиться не о чем, что этого кабальеро нет и не может быть. Что он его придумал, чтобы покрасоваться, чтобы мы поволновались и обращали на него побольше внимания. Однако проблема в том, что Фончито — непревзойденный обманщик. Ведь когда он рассказывает об этих встречах, я просто не могу ему не верить. Он говорит так откровенно, так невинно, так убедительно, так… не знаю, в общем. С тобой такого не случается?

— Конечно случается, точно так же, как ты и говоришь, — признался Ригоберто, обнимая жену, согреваясь о ее тело и согревая ее. — Он, разумеется, великий обманщик. Лучше бы он выдумал всю эту историю. Да, лучше бы так. Поначалу я относился к ней легко, но теперь эти явления и меня начинают сводить с ума. Я принимаюсь читать, но меня отвлекает этот субъект, начинаю слушать музыку, и вот он, пожалуйста, рассматриваю свои гравюры и везде вижу его лицо — даже не лицо, а знак вопроса.

— С Фончито скучать никогда не приходится, это уж точно, — попыталась пошутить донья Лукреция. — Давай попробуем немного поспать. Еще одной бессонной ночи мне не вынести.

А потом в течение многих дней мальчик ничего не рассказывал им о своем незнакомце. Ригоберто начал подумывать, что Лукреция права. Все было лишь фантазией Фончито, который захотел произвести впечатление и привлечь к себе внимание. Так продолжалось до тех пор, пока однажды зимним вечером, холодным и мокрым, Лукреция не открыла мужу дверь со странным выражением на лице.

— Почему ты так смотришь? — Ригоберто поцеловал супругу. — Это из-за моего преждевременного ухода на пенсию? Тебе не по душе такая идея? Ты что, боишься каждый день видеть меня запертым в этом доме?

— Фончито. — Лукреция махнула рукой в сторону комнаты мальчика. — Что-то произошло у него в школе, и он отказывается со мной поделиться. А я заметила, как только он вернулся. Он был бледный и весь дрожал. Я решила, что он в лихорадке, поставила ему градусник, но нет, температуры не было. Мальчик был как будто не в себе, напуган и едва мог разговаривать. «Нет-нет, я здоров, все в порядке». А голос-то тихий-претихий. Сходи к нему, Ригоберто, он закрылся в своей комнате. Пусть он хоть тебе расскажет, что случилось. Может быть, нам следует позвонить в скорую помощь — не нравится мне его лицо.

«Дьявол, снова дьявол», — подумал Ригоберто. Он вприпрыжку сбежал по лестнице на нижний этаж. И действительно, дело снова было в том же самом субъекте. Фончито вначале пытался отнекиваться — «Зачем же тебе рассказывать, если ты все равно мне не поверишь?» — но в конце концов уступил мягкой отцовской настойчивости: «Лучше будет, если ты все вытащишь наружу и поделишься со мной, малыш. Вот увидишь, тебе сразу полегчает». Фончито действительно был весь бледный и сам на себя не похож. Он говорил так, как будто кто-то подсказывает ему слова, и в любой момент был готов разрыдаться. Ригоберто ни разу не перебил сына, он слушал не шелохнувшись, полностью сосредоточившись на рассказе.

Это случилось во время получасовой перемены в школе «Маркхэм», перед последними уроками. Вместо того чтобы погонять мяч вместе с одноклассниками или поболтать, лежа на травке, Фончито уселся в самом углу пустых трибун и перечитывал последнюю лекцию по математике — этот предмет давался ему труднее всего. Он погрузился в запутанное уравнение с векторами и кубическими корнями, как вдруг каким-то образом, «будто шестым чувством, папа», ощутил, что за ним наблюдают. Мальчик поднял голову — и вот он, тот самый кабальеро, сидит совсем рядом на пустой трибуне. Он был одет с обычной своей элегантностью и простотой, в фиолетовом жилете, с галстуком под серым пиджаком. Под мышкой он держал папку для бумаг.

— Привет, Фончито. — Кабальеро улыбнулся ему открыто, как старому знакомому. — Товарищи твои играют, а ты занимаешься. Образцовый ученик, как я и предполагал. Так, конечно, и должно быть.

— В какой-то момент он появился и забрался на трибуну? Что он там вообще делал?

— По правде говоря, я сразу начал дрожать, не знаю отчего, папа. — Мальчик побледнел еще сильнее, он был сам на себя не похож.

— Вы преподаете в нашей школе, сеньор? — спросил напуганный Фончито, сам не понимая, чем он напуган.

— Нет, я не преподаватель, — ответил кабальеро все так же спокойно и приветливо. — В школу «Маркхэм» я заглядываю время от времени по вопросам практического характера. Я консультирую вашего директора по части управления. Мне нравится сюда приходить в хорошую погоду, чтобы посмотреть на вас, учеников. Вы напоминаете мне о моей молодости и, можно сказать, делаете меня моложе. Но хорошая погода — это не про сейчас: какая жалость, дождик начал накрапывать.

— Мой папа хотел бы узнать, как вас зовут, сеньор, — спросил Фончито, удивляясь, отчего ему так трудно говорить и откуда эта дрожь в голосе. — Ведь вы с ним знакомы, правда? А еще знаете мою мачеху?

— Зовут меня Эдильберто Торрес, но Ригоберто и Лукреция вряд ли меня помнят, это было лишь шапочное знакомство, — пояснил кабальеро с обычной своей неспешностью. Но сегодня, в отличие от их предыдущих встреч, эта вежливая улыбка и этот приветливый проницательный взгляд вовсе не успокаивали Фончито, а, наоборот, вселяли непонятную тревогу.

Ригоберто заметил, как дрожит голос его сына. Зубы его стучали.

— Спокойно, паренек, ничего страшного не происходит. Ты плохо себя чувствуешь? Принести тебе стаканчик воды? Может быть, ты хочешь продолжить свой рассказ попозже или даже завтра?

Фончито помотал головой. Ему было трудно выговаривать слова, как будто язык его занемел.

— Я знаю, папа, ты мне не поверишь, ведь я рассказываю свои истории просто для собственного удовольствия. Но вот… вот потом случилось нечто очень странное.

Фончито перестал смотреть на отца и уперся глазами в пол. Он сидел на краю кровати, так и не сняв школьной формы, съежившись, с выражением муки на лице. Дон Ригоберто почувствовал, как его заливает нежность и сострадание к мальчику. Видно было, что боль его неподдельна. И отец не знал, как помочь сыну.