— Я все понимаю, — Дзюнко взяла за руку явно робеющую Киёми, — но сперва хочу показать вам одну вещь, которую мне только что передали.

— И что же это?

— Вероятно, Киндаити-сэнсэй рассказал вам о письме?

— Да. Он взял с меня слово держать это в тайне.

— Так вот сейчас у меня в руках то письмо, что получила Киёми.

— Откуда оно? — Тодороку взял конверт с фирменной печатью студии Тэйто.

— Мне его передал комендант Нэдзу.

И Дзюнко принялась подробно объяснять, как обнаружилось это письмо.

— Я не знала, куда оно тогда делось, а оказалось, Нэдзу-сан как лицо официальное его сохранил. Сейчас он его мне передал, а я решила, что, раз вы будете с Киёми разговаривать, хорошо бы вам сначала взглянуть на это письмо.

Дзюнко явно перестаралась. Предположение, что за убийством стоят грязные анонимки, само по себе заслуживало внимания, но так настаивать на нем было преждевременно. Для Киёми же предать огласке адресованное ей оскорбительное письмо было, вне всякого сомнения, чревато тяжелой душевной травмой.

— Так что, Киёми, мы можем посмотреть? — уточнил Тодороку.

Тихое «да». Лицо девушки окаменело.

Содержание письма было таково:

«Ladies and Gentlemen

Нет для любви границ — ни верхних, ни нижних. И возраста это тоже касается. Что вспоминать Охантёэмона,[6]и в наше время мужчины любвеобильны, а седовласые любители молоденьких в моде. Так что любовники с большой разницей в возрасте — дело неудивительное, но все же надо и меру знать. Здесь в Хинодэ в корпусе 18, квартира 1823, живет учитель Окабэ Тайдзо с племянницей Киёми, а кровного-то родства между ними нет — это покойная супруга учителя была Киёми родной теткой. Сам учитель остался бездетным, вот и получается, что они с Киёми друг другу совсем никакие не родственники. Зародилась между ними любовь, и предаются они своей страсти тайно в ночи, а днем перед людьми таятся и держатся, как дядя с племянницей. Если кто думает, что это навет, так пусть врач проверит ее девственность. Нижайшие вам наши извинения».

Текст тоже был склеен из разных вырезок и весь, казалось, пропитался ядом.

— Что же, — добродушное лицо Ямакавы залилось краской гнева. — Распространять такие письма — занятие возмутительное. Были какие-нибудь намеки на вымогательство?

— Киёми-тян, было что-нибудь?

— Нет, совсем ничего.

Киёми стояла неподвижно. Казалось, все ее тело под кожей застыло белым воском.

— Я тоже об этом думала. — Дзюнко легко присела на краешек стула. — Вы видели то письмо, которое я отдала Киндаити-сэнсэю?

— Видел.

— Так вот, если бы подобное письмо имело целью вымогательство, его бы направили лично мне. Мол, я вот что про тебя знаю, и, если не хочешь, чтобы дошло до твоего мужа, с тебя причитается. Так ведь обычно делается?

— Да-да, именно так, — подтвердил Тодороку.

— Но ведь его как бы случайно подкинули мужу. Стало быть, дело не в деньгах, верно? Значит, автора интересует не материальная выгода. Он хочет глубоко оскорбить человека, разрушить чужое счастье, а это еще хуже, чем обычное вымогательство. Я спрашивала у Киёми, с ее письмом было то же самое. Киёми, расскажи, как оно к тебе попало.

— Письмо… — К бледно-восковым щекам девочки прилила кровь. Она собралась через силу рассказывать, но тут из-за двери раздался голос полицейского:

— Прошу прощения, тут поесть привезли.

— Поесть?

— Ой, простите. Это я заказала. Извините, не принесете ли сюда?

При виде посыльного из магазина, нагруженного мисками с лапшой, Тодороку, предвкушая удовольствие, округлил глаза.

— До чего ты предусмотрительна, Судо-кун!

— Ну так время же подошло. К тому же Киндаити-сэнсэй мой гость.

— А мы, значит, с ним за компанию, так?

— Угощайтесь, пожалуйста. Да и на втором этаже ваши люди есть. Киёми-тян, иди к госпоже Кавамура, приготовьте чаю.

— Знаешь, Ямакава-кун, — засмеялся Тодороку, — Дзюнко всегда такая была. По характеру она хлопотливая женушка, помнишь, и прежде о нас беспокоилась. Ну что ж, коль специально о нас позаботились, придется угоститься. И тех, что на втором этаже, покормим.

— Спасибо за угощение, Дзюнко. Ничего себе ты расщедрилась, — улыбнулся Киндаити.

Перевалило за половину седьмого, и все уже ощущали пустоту в желудке. Дзюнко, широкая натура, заказала еды с лихвой. Позвали со второго этажа сыщиков, и все вместе принялись шумно уплетать лапшу.

— Судо-кун, а ты что не ешь?

— Да я сыта. Потом чаю выпью.

— Дзюнко, твой муж не вернулся?

— Я забегала взглянуть, записку оставила. Так что, если вернется, сюда придет. — Она немного помедлила. — Киндаити-сэнсэй!

— Да?

Почувствовав что-то новое в интонациях женщины, Киндаити перестал есть.

— Неизвестно, во сколько была убита хозяйка?

— Вот-вот выяснится. А что?

После некоторого замешательства Дзюнко расстроенно произнесла:

— Что уж там скрывать, если все равно станет известно. Я хочу сразу сказать: оказывается, мой муж вчера вечером возвращался в Хинодэ.

— Твой муж возвращался? — Тодороку тоже отложил палочки.

— Да. Один человек видел его, когда тот вышел из автобуса. Он был пьян. И еще… он направился именно сюда.

— Дзюнко, кто этот человек?

— Эномото. Молодой человек из Центра актерского мастерства студии Тэйто.

— Тот самый, что на озере пытался без спросу сфотографировать госпожу Катагири? — вставил вопрос Ямакава.

— Нет, Тамаки говорила про Химэно, он тоже с Тэйто.

— Эномото… Как его имя? — Ямакава полез в записную книжку.

— Дзюнко, как имя этого Эномото?

— Кэнсаку.

— Да-да, его Кэн-тян называют. Мы в одном корпусе живем. И даже на одном этаже.

— Так во сколько он его видел?

— Сказал, часов в десять. Эномото с ним парой слов перекинулся и заметил, что он выпивши. Потом мой муж свернул в эту сторону, и Эномото крикнул, что ему не туда. А он ему очень странно ответил.

— Что значит — странно?

— Что-то вроде «выведу хитрюгу на чистую воду».

Киндаити, Тодороку и Ямакава многозначительно переглянулись.

— Ты полагаешь, что под хитрюгой он подразумевал здешнюю хозяйку?