В городе прошёл слух, что Вивальди переключился на оперу после премьеры своей первой постановки на либретто Лалли в Виченце, об успехе которой уже были наслышаны в артистических кругах Венеции. Разговоры на эту тему велись в салонах и кафе. Особое удивление вызывало намерение Вивальди поработать в плебейском Сант’Анджело, который светские гурманы обходили стороной.

— Легко вообразить, чем всё это закончится, когда он, как Орсатто, окажется в долгу как в шелку, — утверждали одни.

— Да как можно писать музыку для такого театра, где городская чернь во время спектакля шушукается, лузгает семечки и похрустывает жареными кальмарами? — недоумевали другие.

Вивальди всё это было известно, и он задался благородной целью поднять художественный уровень оперных постановок прежде всего за счёт музыки, певцов и оркестра.

— Пойми же наконец, — убеждал его отец, — что дорогостоящие декорации с колоннами и пейзажами, не говоря уж о сценических эффектах, обойдутся в копеечку.

В те годы во всю развернуло свою деятельность плодовитое семейство Бибьена, декораторов из Болоньи. Они уже не довольствовались созданием на сцене лишь центральной перспективы и настойчиво предлагали боковую, бьющую на эффект и порождающую ощущение объёмности всего происходящего на сцене. Всё это приводило к непомерному росту их гонораров. От них не отставали неаполитанец Йолли и местные сценографы Мауро. Но Вивальди решил отказаться от громоздких рисованных декораций, неоправданно дорогих парчовых костюмов и сделал ставку на проявивших себя молодых художников. В Венеции работали для театра сын Бернардо Каналя — Джованни, прозванный за свои архитектурные «ведуты» Каналетто, и молодой живописец Марко Риччо. Не нужен был и расширенный оркестр, который можно сократить до нескольких инструментов, главным образом струнных. Да и среди певцов никогда не было недостатка в способной молодёжи. Вивальди хотел любой ценой добиться от Джован Баттисты согласия стать пайщиком создаваемой им антрепризы Сант’Анджело, чтобы совместными усилиями вдохнуть новую жизнь в театр и, главное, поднять художественно-исполнительский уровень всех опер в репертуаре.

В приюте Пьета, благодаря сапожнику Нане или тому скрипачу, что вынужден был покинуть Виченцу, уже были наслышаны об успехе «Оттона в деревне», и когда маэстро появился в репетиционном зале, ученицы встретили его постукиванием смычков по пюпитрам и аплодисментами. Но пришлось узнать и весьма неприятное известие. За время его месячного отсутствия место Гаспарини оказалось занятым маэстро доном Пьетро Скарпари, с которым он встречался во время своего послушания в церкви Сан-Джованни ин Олео. Вивальди болезненно воспринял эту весть.

— Я же тебя отговаривал от поездки, — корил отец. — Пеняй на себя. Сам упустил счастливый случай.

Странное решение. Ведь дон Антонио удачно подменял постоянно отсутствовавшего по болезни Гаспарини. Может быть, члены попечительского совета были озабочены слабым здоровьем рыжего священника? Но, по-видимому, они не могли не учитывать его бурную деятельность как композитора, связавшего себя с оперной сценой. Не исключено и другое. Зная неуравновешенный импульсивный характер Вивальди, они сочли более разумным пригласить на должность художественного руководителя, требующую осторожности, такта и административных навыков, старшего по возрасту священнослужителя-музыканта.

Чего никак не мог уразуметь Джован Баттиста, так это одновременного проявления в Антонио двух различных ипостасей. С одной стороны, его сын — священник, сочиняющий мессы, оратории, скрипичные концерты. С другой — он же оперный композитор и театральный импресарио, имеющий дело с музыкантами, певицами и балеринами.

Как бы читая мысли отца, Антонио при случае напомнил ему, что даже папа Климент IX «согрешил», написав показанную на сцене оперу «Святой Алексий».

— Да, но он не был тогда папой, — возразил отец.

Но Антонио продолжал наседать, приводя примеры из венецианской жизни. Так, францисканский монах Даниэле Кастровиллари — автор трёх опер, а кардинал Гримани написал либретто для «Агриппины» Генделя. Что тогда говорить о плодовитом аббате либреттисте Метастазио или о нашем Легренци, сочинившем восемнадцать опер?

— Но это было до его назначения регентом собора Сан-Марко, — с жаром парировал Джован Баттиста. — После он никогда не брался за оперу.

— Только потому, что у него не было времени, — ответствовал Антонио, который загорелся идеей работать для театра, и с ним ничего нельзя уже было поделать.

Трудно предположить, что же побудило упирающегося Джован Баттисту дать согласие и стать пайщиком созданной сыном оперной антрепризы. Возможно, им двигал страх оставить своего Антонио одного в этом сложном и непредсказуемом мире, где любой шаг наталкивается на тысячу препятствий. В лавке на Брагора Франческо вполне справлялся с делом во время долгого отсутствия отца и научился находить убедительные отговорки, если чей-то парик не был готов, и это успокаивало Джован Баттисту. Теперь он мог уделить больше времени нуждающемуся в его помощи старшему сыну, чьи опрометчивые шаги нередко приводили его в замешательство.

Единственной, кто отнесся к их затее как к опасной авантюре, была Камилла. Как-то за ужином она завела разговор с мужем и старшим сыном о своих опасениях. Все её возражения остались пустым звуком. Она родилась в простой семье. Её отец трудом и старанием добился признания и уважения всей округи как портной. Даже Джован Баттиста при всём его пристрастии к музыке и артистичности натуры прежде всего цирюльник, и не более того. Как она мечтала, что её первенец станет священником, о чём и молила Господа Бога! На сына она возлагала свои надежды. Однако Антонио разочаровал её и не по своей вине, а из-за астмы. Сколько ею было пролито слёз! И всё же, когда он стал преподавать в приюте Пьета, она поверила, что Антонио наконец стал на верный путь, а в дом пришли достаток и спокойствие. Всё рухнуло! Теперь сын с отцом решили ввязаться в опасную авантюру, о которой она слышала столько дурного. Дон Лоренцо, с которым она поделилась своими опасениями, признал, что мир театра порочен и полон соблазна и обмана. «Так будь же проклята музыка, а с нею и злосчастная скрипка!» — шептала она про себя. А что ей оставалось делать, как только надеяться, что рано или поздно вся эта возня с театром наскучит им обоим?

Осенью 1713 года отец с сыном как импресарио приступили к работе в Сант’Анджело. Это был типично итальянский театр. Небольшой зал с окружающим сцену полуовалом пяти ярусов и тридцатью крохотными ложами в каждом. Невелик и партер — 10 метров в ширину и 9 метров в длину. Сцена неглубокая, но с высоким потолком, что позволяло иметь две подвесные площадки для установки и быстрой смены декораций.

Не теряя времени, Вивальди взялся за дело. Он намеревался на первых порах заняться постановкой двух опер. Поскольку своего готового репертуара не было, решено поставить две оперы: «Неистовый Роланд» Ристори и «Разгневанный Родомонт»[23] Гаспарини. Выбор Вивальди был вызван не столько качеством музыки, сколько либретто, которые привлекли его внимание живостью сюжета и хорошим слогом. Их автором был Браччоли, даровитый поэт с богатейшей фантазией, для которого Ариосто был кумиром. По этому поводу ходил по рукам стишок, едко высмеивающий страсть либреттиста к Ариосто и желание во всём походить на великого поэта: