На противоположном краю котлована возвышался подобный мамонту, обросший «стальным волосом» катерпиллер с высоко задранным ножом.

Индикатор квазигравитации и СВЧ-поля зуммерил непрерывно, и на экране ПДА светились полтора десятка красных и розовых кружочков и пятнышек, и одно из пятнышек, в дальнем левом углу котлована, как-то необычно подрагивало.

Железная пожарная лестница, и даже с перилами, была переброшена с этого края котлована на крышу навеса, но как раз там, где она касалась крыши, на экране расплывалась бледно-розовая клякса. Что это? «Жадинка», «зыбь»? В общем, что-то контактное. В бинокль ничего не видно. Можно, конечно, взять с собой доску и перекинуть её поверх… но сама крыша не внушает. Совсем не внушает. Сто десять кэгэ… не выдержит. А главное, железо кровли не позволяет задетектировать многое из того, что под этим железом может прятаться. Вдруг там всё «студнем» залито по самое не балуйся?

Отказать.

Спуститься вниз и тупо пробираться между металлоломом и аномалиями? Можно, конечно, и скорее всего так и придётся сделать. Но это минут сорок. В лучшем случае. А то и час. Лазали, знаем.

Юра посмотрел на катерпиллер. Красиво стоит… Потом перевёл взгляд на экран. Уменьшил масштаб. Я здесь, он здесь. Между нами, можно сказать, стена. Две «плеши» и четыре «электры», а что вот это?.. Не знаю и знать не хочу. Но если я отойду к лестнице, то вот так, наискосок, тросик вполне можно будет забросить, и ничего существенного под тросиком не окажется, разве что вот эта «жарка», но вряд ли она смотрит вверх, да и высоковато для «жарки».

Работаем?

Работаем.

Удачно: конец лестницы, лежащий на краю обрыва, надёжно пришпилен к земле двумя кусками рельсов. Кто-то постарался, спасибо ему. На всякий случай Юра подёргал за один рельс, за второй — не шелохнулись, забиты как следует. Да и молотили от души, вон как торцы поплющило… а теперь, господа знатоки, хором исполните песню о дереве, вынужденном из-за одиночества заниматься бодибилдингом…

Он насадил на ствол «кошкомёт», из трёх гарпунов выбрал самый лёгкий, повозился, прикрепляя безынерционную катушку к одному из рельсов, снял с тормоза и сбросил несколько первых витков тросика на землю, потом взял дальномером расстояние до кабины бульдозера (шестьдесят шесть метров), ввёл данные в баллистический калькулятор, прицелился и выстрелил. Тяжёлая пуля, войдя в полость гарпуна, увлекла его за собой. С тонким свистом улетел тросик, нарисовав на миг идеально правильную параболу, соединившую два берега. С чётким «бдыщь!» гарпун вонзился в переплёт кабины, теперь его оттуда без инструмента не вынешь. Юра дал обратный ход катушке, выбирая слабину.

Ну, вот и всё.

Побежали?

Не-а.

Чуть заметное изменение тона зуммера заставило его замереть. Взгляд влево, перед собой, вправо, вниз. Ничего. Взгляд на ПДА.

То пятнышко в углу. Оно выросло? Кажется, выросло. И вытянулось. Амёба.

Бинокль.

Чёрт, против света, и как мне рассмотреть, что там происходит в плотной тени? Юра снял очки, плотно прижал бинокль к глазам, придавил кнопочку подстройки яркости и контраста. Не-а, не-а, не-а… не берёт. УФ-фильтр. По-прежнему ничего. ИК-фильтр…

А вот теперь — да. Но что же это такое может быть?

Переливаясь всеми оттенками серого, в углу котлована раскручивалась какая-то воронка. Нет, не воронка — а как бы заготовка глиняного кувшина на гончарном кругу: узкое основание, потом почти шарообразное тело, потом перехват, потом широкий раструб горлышка — и всё это текучее, изменчивое, подвижное… засасывающее… и растущее. Зуммер верещал всё тревожнее. Юра отнял от глаз бинокль, поморщился от света, надел очки-полярики. Да, вот теперь видно — подрагивающее марево… и поднятый в воздух песочек, похожий на обычный вихорёк. Какая-то разновидность «воронки»? Нет, те как сжатые пружины, пока в них никто или ничто не попало, её можно выявить только по ортогональной квазигравитации. Это что-то совсем другое…

Эх, была не была. Юра взял магазин с «паучками» — спецгранатами, которыми весьма эффективно разряжаются «Электры». Выбросил пулевой патрон из патронника, сунул в карман. Прицелился в раструб, выстрелил. Граната, оставляя оранжевую трассу дыма, вдруг как бы остановилась в воздухе, заметалась — и, свечой взмыв вверх, лопнула, разбросав в стороны тонкие металлические спирали.

Оба-на… Неожиданно.

А простой гранатой? И не в пасть, а в основание?

Взрыв глухой, прямо и не взрыв, а — книжка упала. Ну, тогда ещё разочек. Пыль взлетела, закружилась… и вдруг хлопнулась вниз. Как будто её со страшной силой притянуло к земле.

И сразу изменился тембр зуммера.

Юра взял бинокль. ИК-фильтр. И что у нас там, в углу?

А ничего. Просто тень. И что это было, спросить не у кого. Пока, разумеется. Потом просмотрим запись…

Юра проверил, хорошо ли натянут тросик — тросик был натянут хорошо, в меру, то есть будет немного провисать, — пристегнул специальными захватами на «лафитничке» ружьё поперёк груди, защёлкнул на тросике поясной карабин, поудобнее обхватил тросик руками и ногами — и потихонечку пополз вперёд.

Сколько раз вот так он перебирался через ущелья, совершенно без мандража, как будто гулял по бульвару… а здесь вдруг впервые ощутил всю беззащитность спины. Не просто над бездной полз он, а над какой-то особо хищной бездной, бездной с миллионом глаз и миллиардом клыков. Он вдруг понял, что совсем один, что в случае чего никто не спасёт, а смерть его будет особо гнусной. Хоть любая смерть гнусна, но Юра раньше как-то вполне бестрепетно представлял и свои мозги в каске, и своё развороченное миной брюхо… а вот сейчас его вдруг взяло и проняло. Глаза сами собой зажмурились до искр, до лилового пламени под веками, до полёта больших медленных звёзд. Ничего не было вокруг, одна пустота, и эта пустота поворачивала его то так, то этак, как бы выбирая, с какой стороны запустить в его бок ядовитые ломкие зубы — длинные и кривые, как у глубоководных рыб. Оцепенение охватило всё тело, и хотелось скорчиться и спрятать лицо в коленках, но не было ни малейшей возможности это сделать, и поэтому приходилось ползти и ползти, хватать, сжимать, подтягиваться… потом сил не стало в руках, и каким-то кусочком даже не мозга, а мозжечка или чего ещё там, ганглия какого-нибудь, он понимал, что уже висит неподвижно, медленно суча руками, свободно скользящими по тросу, кисти не слушались, не сжимались, отказывали, как замёрзшие или мёртвые, — и он правой рукой отпустил трос, поднёс пальцы к лицу, сдвинул маску и вцепился в перчатку зубами, сдавливая и мочаля ногтевые фаланги до тех пор, пока боль не ударила током — сначала в запястье, а потом и в локоть. Это было как нашатырь под нос: глаза открылись. Небо было чёрным, оранжевый тросик резал его пополам. Юра схватился правой рукой за левую, сжал их вместе и, помогая ногами, стал подтягиваться на обеих руках — и да, сдвинулся, сдвинулся, сдвинулся! Посвистывание карабина по неровностям тросика было как музыка, как кавалерийский марш. Наверное, каждый рывок приближал его к цели сантиметров на тридцать. Наконец и левая рука ожила. В глазах более или менее прояснилось, небо стало голубовато-серым, как и положено в Зоне, — не поймёшь, то ли дымка такая, то ли облака. Что это было, Бэрримор?.. Юра запрокинул голову: до бульдозера оставалось ещё далеко. Половина пути, не меньше. Посмотрел направо, в тот угол, где гнездилось непонятное. Вроде спокойно. Скосил глаза, глядя вниз. Точно, половина пути: ровно под ним канава с жижей, и эта жижа будто бы кипит…