— Удача, — усмехнулся он. — Мне пора. Хочешь чего-нибудь? Что тебе привезти?

Она покачала головой.

«Нет, спасибо».

Бей посмотрел ей в глаза, пытаясь прочесть в них честный ответ. Она снова покачала головой.

Бей попрощался и ушел. Элеонора еще довольно долго вглядывалась в свое отражение на гладкой поверхности стола, а сверкающие подвески люстры свисали над ней, как хрустальные лезвия. Когда она оторвала взгляд от смутных теней, у буфета стоял господин Карум с видом робкой собаки, которая ждет приказаний нового хозяина. Он как раз собирался убирать со стола, но заметил Элеонору и не решился нарушить ее горестное одиночество.

Элеонора взяла свое перо и бумагу, встала из-за стола и вышла из комнаты. Она прошла через большой зал, где с портретов на стенах смотрели на нее скорбными глазами предки бея. Дверь из зала вела в библиотеку. Элеонора постояла перед ней, тронула ручку: замок щелкнул и дверь подалась. Она села в кожаное кресло, то самое, в котором сидела в ночь перед катастрофой. Неужели всего неделю назад отец сидел рядом с ней, на этом самом стуле, пил чай и играл в нарды? Неужели столько всего могло произойти лишь за несколько дней? Она всхлипнула и уткнулась носом в обивку стула в надежде, что та все еще хранит отцовский запах. Но, увы, аромат кожи перебивал все.

Следующие несколько недель Элеонора заново привыкала к обычной жизни, и хотя это мало ее утешало, по крайней мере занимало время. Каждое утро после купания она брела к столу и старалась поесть, хотя ей редко удавалось проглотить больше одного яйца или лепешки. После завтрака бей уходил по делам, господин Карум убирал со стола, а она слонялась по дому, дремала, свернувшись в кресле в гостиной, или читала у себя в комнате. Время тянулось бесконечно, она сидела у окна и перечитывала «Песочные часы», покусывая прядь волос. Теперь она знала, что ждет каждого из героев, и глубокомысленные сентенции о том, что наша жизнь подчинена высшему плану, суть которого мы не способны представить и понять, мало утешали. Иногда она отрывалась от страниц и уносилась мыслями вдаль, следом за облаками. Иногда по вечерам, когда воды в проливе не было видно из-за лодок, она наблюдала за юркими суденышками и важными неторопливыми пароходами, которые направлялись к Черному морю. Но чаще всего она просто читала. Так она отвлекалась, забывала о собственном горе, мысленно переносясь то в Бухарест, то в Триест, и только крики муэдзинов и темнота, опускавшаяся на город по вечерам, напоминали о том, что время в ее собственном мире тоже не остановилось.

Шли недели, но Руксандра молчала, и Элеоноре становилось ясно, что она задержится у Монсефа-бея на неопределенное время. Мысль остаться в Стамбуле нравилась ей, тем более что она не очень-то и хотела, чтобы тетя забрала ее в Констанцу, хотя то, что Руксандра не отвечает, задевало девочку. Бей, наверное, прав: она просто-напросто не получала его телеграмм. Но от этого Элеонора чувствовала себя еще более одиноко, словно о ней забыла не только тетя, но и весь мир, как будто ее имя стерли со страниц книги жизни, а саму ее забросили на необитаемый остров посреди океана.

Как бы то ни было, Элеонора была благодарна бею за великодушие, ей уже почти начинала нравиться жизнь в его доме. Между ними не было никаких формальных договоренностей, они ни разу не заговорили об условиях, на которых она остается, все, что было сказано, — она желанная гостья бея и может жить у него сколько пожелает. Им было легко и уютно вместе, хотя большую часть дня каждый был занят своими собственными делами. Она не задавала ненужных вопросов. Каждое утро сразу после завтрака бей уходил по делам и не возвращался до позднего вечера. Они ужинали вместе по крайней мере трижды в неделю. Если же бей не возвращался к вечерней трапезе, господин Карум приносил холодный ужин в комнату Элеоноры, и она съедала его в одиночестве, потом задувала лампу и засыпала.

Все это время самым близким и постоянным компаньоном Элеоноры была госпожа Дамакан. Она купала девочку по утрам и постоянно заходила к ней справиться, не нужно ли чего. Она приносила книги, чай, дополнительные одеяла и лакомства с кухни. Просыпаясь, Элеонора часто заставала госпожу Дамакан в комнате — служанка сидела на стуле подле кровати. Однажды Элеонора проснулась от тихого мурлыканья госпожи Дамакан.

— Когда-то давно я пела тебе эту песню. — Она слегка улыбнулась.

Госпожа Дамакан замолчала, но Элеонора все еще слышала звуки песенки, которая будто потягивала за разрозненные ниточки ее воспоминаний. Потом она исчезла, растворилась, как чайка в густом тумане.

Унылый звон доносился с колокольни Робертс-колледжа. Звук наполнил дом преподобного Джеймса Мюлера и пробудил его от полуденного сна. Это был первый сигнал к ужину — три коротких удара приглашали младших школьников к столу. Преподобный прижался подбородком к холодной коже кресла, в котором заснул, и задумался о планах на вечер. Он ужинает с Монсефом-беем, это он помнил, но вот когда? Он зевнул, встал, подошел к письменному столу у противоположной стены и тут же опять сел, на сей раз на стул, пошарил среди бумаг и извлек письмо:

Преподобный Джеймс Мюлер,

приглашаю Вас поужинать с госпожой Элеонорой Коэн и со мной в этот четверг. Как Вы, вероятно, понимаете, госпожа Коэн чрезвычайно опечалена гибелью своего отца. Тем не менее я уверен, что она будет рада встрече с Вами. Прошу прислать ответ с посыльным, который доставит Вам письмо. Мы ужинаем в половине восьмого.

Искренне Ваш,

Монсеф Барк-бей.

Половина восьмого. Рановато для вечерней трапезы, но что ж теперь делать. Он послюнявил пальцы, подцепил листок и внимательно рассмотрел его в свете настольной лампы. Водяной знак роскошного писчебумажного магазина в Риме, записка написана совсем недавно, а бумага пожелтела по краям. Похоже, дела у бея идут не так хорошо, как принято считать. Как бы то ни было, приглашение пришлось как нельзя кстати. Теперь, когда по городу закружили совершенно невероятные слухи о причинах крушения судна, любые сведения пойдут нарасхват, как горячие пирожки. Военное министерство и великий визирь будут довольны отчетом о частной жизни Монсефа-бея, а Джеймсу так нужно заслужить одобрение и того и другого. Конечно, Мюлер всерьез не подозревал Монсефа ни в чем, кроме участия в литературных кружках и пылких обсуждениях трудов Руссо, но при таком давлении со стороны как турецких властей, так и американцев даже самые невинные с виду камни нужно переворачивать — вдруг под ними затаилась ядовитая тварь.

Преподобный повертел письмо в руках, отложил его в сторону и погрузился в изучение документов, которые ему посчастливилось добыть несколько дней назад, на приеме у немецкого адмирала Круппа. Они оказались не слишком-то важными: пара писем, документы на покупку участка земли где-то под Штутгартом и газета с заметками на полях. Преподобный не очень-то полагался на свой немецкий, поэтому решил, что внимательно посмотрит бумаги попозже — со словарем. Ведь никогда не знаешь, что окажется действительно важным. Заметки на полях могут быть зашифрованной информацией о военно-морских учениях или планами строительства новых железных дорог.