– Что с ним?

– Он в лесу. У меня машина сломалась.

– Он там один?

– Да. Он просил…

– Что с ним?

– Жар…

Семен никогда меня ни о чем еще не просил.

– Настенька, – спрашиваю я, – у нас есть что-нибудь от простуды?

Я начинаю спешно собираться и ловлю себя на том, что не раздумывая, тотчас же принимаю решение ехать к Семену.

– Куда ты так торопишься?

Настенька только-только проснулась и ей невдомек, отчего такая спешка, почему я так взволнован…

– Семен болен…

– Этот твой бомж?

Я не отвечаю на этот укор, мне нужно сосредоточиться. Я так ждал этой субботы, чтобы иметь хоть небольшой просвет отдыха. Я так устал… Мне хотелось выспаться наконец, поваляться в постели со своей Настенькой, поразвлечься ленью, и вдруг этот ранний звонок…

– Это он звонил?

– Нет, Илья.

– Какой еще Илья?.. Не забудь, что мы приглашены сегодня…

Еще с вечера у меня было предчувствие какой-то беды. Ночью я просыпался, ожидая ее прихода, но никакой беды не было, наступило светлое утро. И вот этот ранний звонок…

– Настенька, поехали со мной?

Я понял, чего мне недоставало все это время – Настеньки.

– Куда “поехали”?

Да-да, Настеньки. С нею, мне кажется, мы враз поставим Семена на ноги. А без Настеньки я как без рук. Мне всегда требуется ее присутствие, без нее я просто схожу с ума.

– К Семену.

Настенька смотрит на меня так, словно на ее глазах ожил покойник.

– А мой кофе?

Ехать к Семену, которого она в глаза не видела? Да нет в мире силы, способной заставить ее это сделать. Вообще все это какой-то вздор.

– Андрей, а мой кофе? А наш утренний ритуал, Андрей!

Но Семен ведь никакой не бомж. Настенька о нем ничего не знает. К рукописи она даже не притронулась, а слушать мои бредни уже не желает. Напоминание о Семене ее бесит.

Я варю кофе.

Слава Богу, никакой беды не приключилось. Аптечки у нас никогда не было, и мне приходится прихватить с собой кулек с таблетками, бинтами, ампулами… Взять шприц?

– Может быть, все-таки вместе поедем?

Кофе выпит, и я выражаю надежду, видя, как у Настеньки засияли глаза. Какие у нее красивые глаза! Губы, шея, обнаженные плечи…

– Андрей…

Я снимаю халат, ныряю под одеяло, в тепло постели, и только через час выхожу из дому. Один. Настенька уснула, и я не стал ее тревожить.

Боже, как щедро небо! Снегу навалило по колено.

Расстояние между моим домом и лесным домиком Семена летом составило бы минут сорок езды. От силы час. Теперь же мне приходится осторожничать. Этот пышный снежный покров – просто стихийное бедствие для нашего города. Приходится быть начеку, то и дело нужно переключать скорость, чтобы не тормозить. Чуть притормозил – и ты уже скользишь юзом, не чувствуя дороги, беспомощно вцепившись руками в баранку и наваливаясь на нее грудью. Сидишь и молишь Бога, чтобы не врезаться в грузовик. Пока добрался до окраины, я дважды был на грани аварии. Я весь взмок.

За городом я останавливаюсь и облегченно вздыхаю. Какой светлый, ясный, солнечный день! Какая славная снежная дивная ширь, привольная, как песня. Чтобы красота не ослепила, приходится надеть солнцезащитные очки. Я прикуриваю сигарету, делаю несколько глубоких затяжек и думаю о Семене. Какого черта он оказался в лесу один? Раздражает и напоминание Настеньки о том, что нужно вернуться к пяти часам. Я уже терпеть не могу ходить в гости, слушать какие-то никчемные разговоры. Я утратил способность удивляться чему-либо, и это меня не огорчает.

Теперь меня раздражает исходящий из багажника какой-то зудящий скрип. Что это может быть? Этот скрип разрушает мое любование далью, и я включаю приемник. Дело, конечно, не в скрипе. Ко всему еще я не вижу знакомого указателя: “Лопухино”. Где тот поворот, который летом я бы нашел без труда? Не хватало только заблудиться.

Чем сейчас занята Настенька? Зря я не настоял на своем – она не так часто бывает за городом, и вряд ли теперь мы этой зимой вырвемся на природу. Особенно трудно выискивать под снежным покровом полотно проселочной дороги. Колеса – как щупальцы…

Только к одиннадцати мне удается добраться до Семена. Я ехал наугад, полагаясь на внутреннее чутье, и оно меня не обмануло. Зимний лес прекрасен, но даже в такой светлый день он черен и сер, только ели и сосны восхищают мой взор. Но этого недостаточно, чтобы ориентироваться.

Дверь не заперта, я толкаю ее… Сразу чувствуется, что в этом доме нет жизни. Ни тепла, ни света (ставни закрыты). Ни звука. Семен умер? Эта страшная мысль лишь на долю секунды взрывает мой мозг, но я спокоен. Меня точно ошпаривают кипятком, но я тут же беру себя в руки, гоню прочь эту мысль и, чтобы тишина так не звенела в ушах, произношу громко: “Семен!”

Боже, как все-таки я напуган: какой-то сухой клок звука вырывается из меня и, ударившись о деревянные стены, безжизненно падает на пол. Пропадает. Снова тишина. Что толку орать? Я прокашливаю горло, бодрюсь, но тревога не покидает меня. Выхожу на крыльцо и рассматриваю теперь зияющие черными дырами в девственном снегу свои следы. Очки я оставил в машине и, чтобы не ослепнуть, приходится прикрыть глаза рукой.

Может быть, это шутка Семена, и они с Ильей разыграли меня? Я начинаю злиться. Утопая в снегу, обхожу дом, иду к баньке. Что это – дым? Едва заметная мягкая лилово-голубая нежная струйка стремится в небо. Дым! Так вот где Семен спрятался от людей!

Крыльцо завалено снегом, и мне приходится расчистить подход к двери ногами. Дверь отперта. Теплый дух, в котором чувствуется свежий острый запах тлеющих поленьев, пышет мне в лицо, щекочет нос.

Так ведь недолго и угореть. Где же Семен? Со света мне трудно что-либо разглядеть в этой баньке с маленьким занавешенным оконцем. Когда глаза привыкают к полумраку, я делаю шаг вперед. Еще шаг… В углу я различаю широкий топчан с грудой каких-то лохмотьев, высвеченных мерцающими бликами. В печке еще теплится жизнь, желтый язычок пламени еще лижет поленце, но, по всей видимости, эта жизнь скоро угаснет. А как чувствует себя Семен? Кроме лохмотьев, его здесь больше негде искать.

– Илья…

Этот унылый, глухой, тягостный звук исходит из какого-то больного серого человеческого нутра, упрятанного в черные лохмотья. От неожиданности меня пробивает дрожь, кожа покрывается пупырышками испуга, и только через какое-то мгновение я осознаю, что бояться мне нечего. Илью позвать может только Семен.

– Это я – Андрей…

Усилием воли Семен на секунду сдерживает кашель – прислушивается, а затем заходится так, что, кажется, из него вот-вот вырвутся легкие.