пытают, чтобы узнать тайны ее возлюбленного и заманить его в ловушку. Но молодая ведьма не сдается. Тогда верховный жрец решает ее казнить, ожидая, что казнь Аленсии заставит демона прийти туда, где для него готовы волшебные оковы. Смерть в спектакле, которая появлялась на сцене несколько раз, выглядела так, — актриса снова заглянула в кофейную чашку. — В длинном балахоне и черными космами, который развивал ветер. Но только казни не состоялось. Аленсия умерла раньше назначенного дня. Она умерла от любви и для спасения возлюбленного. От понимания того, что она никогда не увидит своего демона, у нее остановилось сердце. Ее смерть спасла ее демона.

— Что хорошего в этом сюжете? Он бессмысленный. Максимов не умеет писать хорошие пьесы. В них нет ни мысли, ни должного драматизма. Свет, пойдем. Переоденешься и поедем ко мне, — Голдберг взял ее руку.

— Только я понимаю кое-что. Мой Саша, он — тоже демон, — произнесла виконтесса, не обращая внимания, как Артур перебирает ее пальцы. — Возможно, смерть заберет и меня. Все как в сыгранной мной роли. Так часто бывает: игра на сцене превращается в реальную жизнь, а жизнь превращается театральную сцену.

Ленская все-таки встала и направилась в комнату на чердаке. В ней она жила пятый день подряд, еще до последнего экзамена решив переехать сюда от родителей. Отец возмутился и забрал у нее «Электру», мать просила, потом ругалась, но Светлана умела быть упрямой, если решилась на что-то для себя важное. Несколько лет назад, когда ей еще не исполнилось шестнадцати, родители так же настойчиво препятствовали тому, чтобы она стала актрисой. Говорили, что для виконтессы это очень нехорошо, и дворяне не должны играть на сцене. Она, не соглашалась, указывала на баронессу Соколову и графиню Дементьеву. Последняя и вовсе блистала в императорском театре, не считая игру чем-то зазорным.

Когда они вошли в ее заставленную лишней мебелью комнату, Голдберг сказал:

— Я знаю кое-что… Не хочу тебя расстраивать, но… — он умел тянуть, играть паузами в словах так, что этим захватывал чье-то внимание, но многих этим же раздражал.

Ленская будто не обратила внимание на сказанное. Не обратила потому, он не может ее больше ничем расстроить. Все самое плохое, что могло случиться, уже случилось.

— Подожди, я переоденусь. Платье надо сдать в костюмерную до шести, — актриса направилась к ширме.

— Речь об этой комнате, — сказал ей вслед Голдберг.

Ленская остановилась, повернулась к нему:

— Что ты имеешь в виду?

— Я знаю, что какие-то люди приходили к Журбину и договаривались о продаже помещений на чердаке. Не представляю зачем им это надо, все равно вход сюда только через театр, но их интересовала твоя комната и соседние. Так и сказали, комната, где живет виконтесса Ленская. Кстати, Журбин даже не понял, о чем речь. Он же не знает, что ты живешь здесь. Уже потом ему кто-то из ваших объяснил.

— И он что? — у Светланы пополз холодок по спине. Зря она думала, что после разрыва с Елецким ее больше ничто не может огорчить. Оказывается, может. Еще как может! В этом мире осталось не так много дорогого ей: театр и этот милый уголок, где она могла быть собой, свободной, такой как хотела. Если кто-то отберет даже это, то что же тогда станет с ней⁈

— Он, вроде, согласился. Кажется, подписал документы, — ответил сценарист, глядя на ее бледное, божественно красивое лицо.

— Боги… — едва слышно произнесла она и поспешила за ширму.

Расстегнула замочек сбоку, еще один, справилась перед зеркалом с пуговицами и начала было стаскивать с себя платье, чувствуя, как к горлу подкатывает горький ком. Ну за что ей еще это⁈ Все к ряду! Все хуже и хуже! Она заплакала, зарыдала, не в силах сдержать громкие всхлипы.

— Света! Света, ну что ты! — Голдберг поспешил к ней, зашел за ширму, обнял ее за голые, вздрагивавшие плечи. — Хочешь, я поговорю с ним? Я попрошу Кальвинского — он сможет решить, — он прижал ее к себе и начал покрывать поцелуями шею и плечи.

— Оставь меня! Пожалуйста, оставь! — всхлипывала виконтесса.

Она не ждала его здесь, за ширмой. Его руки теперь позволяли слишком много.

— Оставь же меня! — закричала она.

* * *

Когда раздался голос из эйхоса, Ольга нахмурилась. Конечно, она узнала его сразу, потому что в отличие от меня часто бывала во дворце и слышала много раз. Это был голос императрицы Глории: «Елецкий, доброго тебе дня. Многое изменилось в планах по Семицарствию. Ты должен срочно прибыть ко мне! Это очень важно! Я жду!».

— Что будешь делать? — княгиня с опаской смотрела на эйхос в моей руке, словно от него могла исходить угроза. — Саш, я очень не хочу, чтобы это повлияло на наш отдых. Нам осталось здесь меньше двух дней!

— Ничего не буду делать. Сейчас отвечу ей, что я на Карибах, и отдыхаем дальше, — решил я. — Возьми мои вещи, пожалуйста, — я кивнул на джаны, полотенце и сандалии.

Поднес эйхос ко рту и сказал так:

«Вам добрейшего дня, ваше величество! Приятно слышать ваш голос, особо приятно внимание ко мне. К большому сожалению, не имею возможности прибыть во дворец немедленно: я на коротком отдыхе на Карибах. С трудом вырвался на несколько дней. Шестого в четверг должен вернуться поздно вечером. С этого времени как прикажите, готов прибыть к вам».

— Елецкий, ты вообще, что ли? Приятно слышать, приятно ваше внимание, — передразнила Ольга. — Она тебе не подруга!

— Ты думаешь, ей не понравится моя простота? — улыбнулся я, направляясь по кромке берега к нашей гостинице.

— Я думаю, что тебе следует быть сдержаннее с женщинами. А с Глорией… — тут она замялась и даже остановилась.

— Что с Глорией? — я обнял ее, сердитые искры в глазах Ольги Борисовны говорили о том, что она меня ревнует.

—