Встретив этого мужчину, она внезапно забеспокоилась о ребенке, которого пыталась выбросить из мыслей и не видела уже несколько лет. Могли ли эти припадки сделать слепой и ее дочь? Она надеялась, что нет. Но если и так, то стоило посмотреть на этого мужчину – сына атлета и еврейки. Он не обладал какой-то сильной генеалогией. И все же здесь, в Америке, он превзошел свой биологический недуг и слагаемое генов своих предков. Сердце Каты преисполнилось надеждой за свою дочь, за себя.

До Яна у нее случилось четыре выкидыша. Но никто из девушек Программы не знал, что в собственной истории болезни Каты были несколько лет безуспешных попыток зачатия. Она переехала в более крупную клинику в Штайнхеринге, чтобы принять участие в экспериментальном лечении бесплодия СС. И это сработало. Это стало еще одной причиной, почему было невозможно не любить сына как своего собственного – она добилась его появления тяжелым трудом.

– Вы все еще от них… страдаете? – спросила она, осознав на середине вопроса, что воспоминания ослабили ее защиту.

Он покачал головой.

– Последний эпилептический припадок случился незадолго до полового созревания, и больше ничего сильнее дрожи у меня не было.

Она ему завидовала. Даже сейчас ей приходилось сжимать руки в кулаки, чтобы преодолеть нервную дрожь. Она с трудом сглотнула и повторила заученный вопрос мужчины из билетной кассы:

– У вас семья или друзья в Бо-стэне?

Его правая бровь удивленно приподнялась. Она что, неправильно произнесла?

– И то и другое, – ответил он и стукнул по полу тростью с веселым щелчком. – И самые важные из всех – это мои жена и сын. Я езжу в Нью-Йорк по делам раз в месяц.

Слепой бизнесмен.

– И чем же занимаетесь?

Непривычное «ж» вышло по-немецки грубым – «ше». Ката мысленно поправилась – «жжже».

Он не заметил. Да это и не имело значения – он ведь уже заметил, что она немка. Теперь ей просто нужно было скрывать свое преступление.

– Обучающей литературой.

Она нахмурилась, радуясь, что он не мог ее видеть. Литература была развлечением, хобби, способом оживить разговор с собеседником-мужчиной: «Мужчинам нравятся женщины, которые могут потешить их умы и тела», – учили ее более опытные девушки Программы. Но бизнес?

– А что насчет вас… чем вы занимаетесь? – спросил он.

– Детьми.

Тут она могла сказать правду.

– О! – Его глаза расширились, он поводил взглядом над ее головой. – Прошу меня извинить. Я полагал, что женщина, путешествующая в одиночестве, не замужем… – Он снова пристукнул тростью, на этот раз с укором в свой адрес. – Старомодное предположение. Сегодняшние женщины строят военные самолеты и руководят заводами! Моя собственная жена всю войну работала в «USO»[43]. Я ее почти не видел… ну, я ее вообще не видел, но вы понимаете, о чем я.

Он мягко улыбнулся, и Ката увидела, что каждая его мысль о жене приятна, несмотря на отсутствие зрения.

– Значит, Господь наградил вас детьми, – продолжил он, все еще улыбаясь. – Моего сына зовут Ральф. Ему на прошлой неделе стукнуло шестнадцать – уже почти взрослый. А вашим сколько?

– Нет. – Она произнесла слово осторожно, раскрыв рот и низко опустив челюсть для правильного английского произношения. – Я должна заниматься воспитанием детей в Бо-стэне. – Она вновь прикрылась маской, и тень от нее, как ни странно, успокоила ее. Правда слишком сильно обжигала.

В вагоне было душно. Она немного приподняла штору, чтобы открыть окно.

– Вы не возражаете?

Ворвавшийся ветерок слегка притронулся к его напомаженным волосам, но те остались неподвижны.

– Нисколько. Я люблю свежий воздух. – Он глубоко вдохнул. – Хвала Богу, что есть выходные.

Она поправила пальто на коленях, чтобы юбка случайно не раздулась. На ее коленях, словно миниатюрные мачты, выступили спрятанные в карманы паспорта. Ката Каттер и Хейзел Шмидт.

Застучали колеса, разгоняя поезд все быстрее. Их мерные удары эхом разносились по купе. Вдруг засвистел сквозняк – дверь открылась. В дверях стоял проводник с металлическим компостером.

– Ба, мистер Круппер!

Присутствие ее спутника удивило проводника, который тут же приподнял шапку, несмотря на неспособность мистера Круппера засвидетельствовать его приветствие.

Один из курсов Союза немецких девушек посвящался изучению лучших семейных династий. Каждая из этих династий изображалась в виде ветвей дерева, чьим стволом являлся сам Господь Бог. Крупп была определенно немецкой фамилией, но не Круппер. Эта – скорее датская. Она думала, он говорил, что его родители – немцы. Или, может, они просто жили в Германии, но не происходили оттуда?

– Это ты, Мёрфи?

– Да, сэр. Направляетесь домой?

– Да. Рут приготовила на ужин мясную запеканку и шоколадный торт. Мы отмечаем день рождения Ральфа сегодня, потому что я его пропустил из-за дел. Как Дороти? Рада, что дети снова пошли в школу?

– О да, мистер Круппер. Она очень рада, что теперь, когда война окончилась, жизнь наконец вернулась в привычное русло. Дотти очень устала водить машину на «скорости победы»[44], когда ездит к матери в Филадельфию. Говорила, что уж лучше взять винтовку и пойти отстреливать «джерри»[45], чем ездить со скоростью тридцать пять миль в час. Я заставил ее беречь резину. Я видел, как она играет в вышибалы – ее мишеням приходится так же несладко, как и этим чертовым нацистам!

Он хлопнул кулаком по дверному проему.

Мистер Круппер рассмеялся и пристукнул своей тростью.

Ката поморщилась.

Поприветствовав ее сдержанным кивком, Мёрфи извинился:

– В моей Дотти живет воинственный ирландец.

Она почувствовала, что в этих словах больше гордости, чем сожаления.

– Ваш билет, мисс?

Твердой рукой она нащупала возле жестких паспортов тонкий корешок и предъявила его.

Мёрфи изучил билет, пробил его и протянул обратно. Тем временем мистер Круппер вынул из кармана жилетки свой билет. Мёрфи с почтением взял его, и Ката с радостью поняла, что для проводника это дело рутинное. Она проверку прошла. Нахмурился проводник из-за американца.