У приближённых из агемы в первый миг речь отнялась, поскольку придворным во благо взирать либо на льва, могучего и грозного, либо на беззлобного, одной травою сытого зайца, который укусить и то не может. А владыка, пребывающий в загадочном молчании и тайные свои мысли тешащий, не знаемые прежде действа творящий, им всегда не по нраву. Вот и зашептались за спиной, вот и стали выведывать, что же с царем приключилось.

Филипп же пришел к иллирийцам, но запертых, мятежных городов их брать не стал, а созвал князей и принялся совет держать. Князья уже прослышали, как царь с горными элемотийцами обошёлся, и потому поведением его были настолько обескуражены, что стоят перед Македонским Львом и не знают, какие слова сказать, как поступить. И от сего смущения прежде единый голос имевшие тут заговорили кто во что горазд, да ещё перебивая друг друга.

– Коль сами не знаете, что хотите, – молвил им Филипп, – ступайте от меня прочь. Не хочу я слушать ваших речей бестолковых, живите, как можете.

Чем и вовсе поверг иллирийских князей в великое заблуждение, а челядь свою – в замешательство.

И тут уже иной ропот возник: дескать, царь не в себе, рассудком повреждён. А поскольку слух о появлении некоего чародея в Пелле давно по всему государству разлетелся, то на него и ссылались: мол, это волхв его с ума свёл и пустил царя по всей Македонии неслыханное непотребство творить.

Филипп ещё сам не верил, что советы Старгаста возымеют действие и силу. Но ещё и похода завершить не успел, как прибежали к нему вожди от горных племён с жалобой: из полунощной стороны разбойные ватаги пришли, много скота угнали, женщин в полон увели. Де-мол, прости нас, неразумных, приди и защити, а мы по доброй воле под твою руку встанем и уж более никогда против не выступим.

Филипп сам не пошёл выручать элемотийцев – послал отряд, и на сей раз воинов его тысячные толпы людей встречали, цветы бросали под ноги лошадям, гимны царю воспевали, клялись верно служить ему и будущему наследнику, славили и честили, чего прежде не бывало!

Мало того, вскоре строптивые иллирийцы к Македонскому Льву с поклоном пришли: мол, покуда были под твоей властью, скуфь не смела и близко стоять вдоль порубежий, а теперь исполчилась и готова с трёх сторон наброситься. Уж лучше ты приходи, мы свои города перед тобой откроем и встретим, как государя, и договор сотворим непререкаемый, достойный.

Царь в Иллирию сам пришёл, благо что отойти далеко не успел, а там и впрямь все крепости перед ним отворились и перед воротами каждой, по их обычаю, дар лежит: шкура красного быка на постаменте, а на ней – меч в ножнах золотой цепью опутан в знак мира и согласия.

Но окончательно уверовал в пророческие слова волхва Старгаста, когда молва о добродетелях Филиппа вырвалась далеко за пределы государства. И уже совсем иная: Эллада и прочие извечные враги – все присмирели, при этом говоря: мол, верно, к великой войне готовится Македонский Лев, вздумал идти через Геллеспонт на персов. Истолковали так: подвластные ему народы отпускает на волю, дабы впоследствии заключить добровольный союз и собрать войско несметное. Знать, изведал грядущее через волхва своего, оттого не ведёт малых войн и распрей с соседями не чинит. И стали к царю послов слать с дарами, заверениями, даже из полисов гордой и своенравной Эллады! А иные смекнули, что будет больше пользы и выгоды, если поспешить и заключить союз. Пока царь Македонии не заключил его с Римом!

На глазах и в короткий срок свершалось то, чего он добиться не мог, воюя на протяжении многих лет.

4. Путь к Богам

Он перешёл Геллеспонт!

Так и не проникнув в суть знака, посланного богами, ступил в пределы владений персов и тут, на чужом берегу, уже не ждал ни помощи свыше, ни роковых знамений, всецело полагаясь на мощь своих полков. Вкупе с хворью, исторгнутой из тела мерзким снадобьем, он исторг из памяти горечь неудачного похода на Скуфь Великую. И этим избавлением был благодарен матери Миртале и своему учителю. Философ всю зиму пользовал царя своим лекарством – словом – и преуспел, а мать, призвав на помощь эпирских старцев-чародеев, возбудила стихии естества и сорок ночей, когда царь засыпал, пускала к нему одну из своих змей. Сей гад ползучий обвивал голову Александра и, взявши хвост в пасть, творил круг очищения.

Все эти сорок ночей царю снился один и тот же сон, пришедший из яви.

Филипп не признавал до отроческих лет рождённое Мирталой дитя за сына, видеть не желал жертву своего позора и не мыслил вскармливать из него наследника престола. Мало того, вздумал сгубить и потому прислал будто бы в дар дикого молодого жеребца Буцефала, который пожирал людей, ровно зверь лютый. Однако отрок сел на него верхом и усмирил, сделав послушным и покорным. Лишь тогда Македонский Лев уверился, что сын своенравной Олимпиады и впрямь рождён от бога Раза, и хотя царь давно его отринул и поклонялся Зевсу, однако не посмел гневить отвергнутого кумира. Он отнял Александра из-под опеки Старгаста и Мирталы, после чего отдал на воспитание философу, которого призвал ко двору. Царевичу же и самому прискучила наука чародея, ветхие истины, светила, звёзды, стихии естества и прочие чудотворства, как и сторожевая башня Пеллы, где волхв пестовал его. И, напротив, прогулки по аллеям сада и беседы с Арисом его вдохновляли новой стихией – стихией мысли! Спустя несколько месяцев царевич явился к волхву на башню, и у них спор зашёл об устройстве мира и о природе вещей.

И вот теперь этот спор и снился Александру, в точности повторяясь слово в слово, и с каждой ночью становился более тяжким и мучительным.

– Неужто по небесным светилам можно судить о делах земных? – спросил Старгаста отрок. – Философ утверждает, только отточенной знаниями мыслью способно проникнуть в будущее. Как колыч проникает сквозь уязвимые места в доспехах.

– Звёзды ведут человека от рождения до смерти, – отвечал ему волхв. – Его судьба предначертана расположением светил.

– Тогда скажи мне, стану ли я великим? Что говорят тебе звёзды?

Старгаст даже в небо не посмотрел. Обрядившись в львиную шкуру, он лежал, как сфинкс, взирая неподвижно вдаль.

– Путь к сему лежит через кровь. Тебе, Бажен, выпадает убить отца и обрести величие.

Александр рассмеялся:

– Отец признал меня и объявил