– Боюсь, что тебе сейчас будет не до смеха, – злорадно усмехнулся полковник. И достал из своей папки несколько листов бумаги. – Это протокол допроса гражданки Николаевой.

– Что?! – похолодел Вайс.

– Да, да, это показания той самой гражданки Николаевой, с которой ты живешь в гражданском браке.

– Яну? Ты допрашивал Яну?!

– Неважно, кто допрашивал. Важно, что Николаева показала. Она была с тобой в машине, когда ты стрелял в Пластунова и Аламова. Она была в твоей машине, когда ты стрелял в Петрова. Она все видела и все нам рассказала…

– Я в это не верю!

– Здесь под протоколом ее подпись, так что никаких сомнений не возникнет. Во всяком случае, для суда. Да и на суде она тоже даст показания против тебя. И не думай, что тебе удастся запугать ее. Девушка учится на юридическом факультете, в будущем она сама встанет на защиту закона. В общем, человек она сознательный, и ты не сможешь с ней договориться…

– Яна сама пришла к вам?

– Нет. Мы пригласили ее на беседу, поговорили с ней, убедили дать свидетельские показания. Она осознанно сделала свой выбор в пользу закона.

– Сволочи… Какие же вы сволочи! – сжал кулаки Вайс.

Тихо менты подводили под него подкоп. Разрабатывали, держали под колпаком, а потом нанесли удар в самое сердце. Сначала Яну запутали в своих сетях, а теперь он и сам арестован. Три убийства на нем. И если Яна подтвердит свои показания в суде, высшая мера наказания ему обеспечена.

– Ты бы словами не бросался, – предостерег Дукатов. – Тебя следственный изолятор ждет. А там за словами следить надо…

– Плавали, знаем, – уронил голову Вайс.

Это Дукатов устроил ему в свое время пресс-хату. Из-за него Аникеева могли опустить. И сейчас он мог устроить ему веселую жизнь. Так что с ним лучше не зарываться…

– Ты сам должен понимать, что у твоей Яны тонкая душевная организация. Лично я это заметил. Хрупкая она, нежная, а ты хочешь, чтобы она свидетелем по твоему делу проходила. Хочешь, чтобы твои головорезы гонялись за ней, угрожали ей, требовали отказаться от показаний. Она и без того много пережила. Кстати, по твоей вине. Из-за тебя ее изнасиловали…

– А это уже не твое дело, начальник, что с ней было, – угрюмо буркнул Вайс.

– Вижу, жалеешь ты ее. Тогда сделай так, чтобы ее не тягали по судам, чтобы она не страдала, не мучилась. Напишешь чистосердечное признание, и все, никто твою Яну привлекать не будет. И братва твоя ее не тронет…

– Умеешь ты, начальник, людей ломать.

– Работа такая.

– Если я узнаю, что ты хоть пальцем ее тронул…

– Кого, Яну? Ну что ты такое говоришь! Я всего лишь намекнул ей, что ее саму могут привлечь за укрывательство преступника… И дальше придется давить на нее. Ты же не хочешь этого?

– Не хочу.

– Тогда давай договариваться. Ты пишешь чистосердечное признание, представляешь Пластунова и Аламова как людей, покушавшихся на твою жизнь. Можешь написать, что до этого совершенно случайно нашел пистолет, хотел отвезти его в милицию, но по пути на тебя напали преступники, и тебе пришлось отстреливаться. Про Петрова можешь ничего не писать. Только Пластунов и Аламов… Если сделаешь, как я тебе говорю, даю слово, что мы освободим Яну от необходимости свидетельствовать против тебя.

– Ну, ты, начальник, и жук, – мрачно усмехнулся Вайс.

Он знал, как работают менты, и представлял, как они ломали Яну. Дукатов, конечно, козел, но в чем-то он прав. Яна и без того много пережила, причем по его хоть и косвенной, но вине. И сейчас он должен выпутать ее из этой истории, иначе давить на нее будут и менты, и братва. Могут случиться опасные для нее недоразумения…

– Так что, будем признаваться? – самодовольно посмотрел на Василия полковник.

– Ну, если чистосердечно…

Вайс признался в убийстве Пластуна и Рубильника, поставил под показаниями свою подпись. Сочинение на заданную тему перекочевало в папку начальника РУОПа, а он сам – в камеру предварительного заключения.

Там ему и вспомнилось, как вела себя утром Яна – как будто ничего не произошло. И еще плотской любовью одарила. Что, если это был поцелуй Иуды?

Соскучилась Цыпа по большой любви. По той любви, которую ей мог дать только Пижон. Только его одного она любила, только ему одному отдавалась от всей души, самозабвенно и с бешеной страстью. Она стояла в кресле, на коленях, грудью вжимаясь в спинку, влажная от испарины попка отставлена назад. Пижон тоже соскучился по ней и с жадностью терзал девичью плоть. Цыпа уже не могла контролировать себя, стонала во весь голос, выла, как мартовская кошка.

– Шлюха!

– Да-а!.. О-ох!..

– Тварь!

– Да-а-а!.. Еще-е-е!..

Она готова была соглашаться со всем, лишь бы только он не останавливался. Но ведь всему есть предел. И она его почувствовала. Напряглась, задрожала всем телом, ногтями вспахала штукатурку на стене. С диким воем разрядилась вместе с ним.

Опустошенный, Пижон сел на диван, и Цыпа плюхнулась рядом. Она подобрала под себя ноги, уложила голову ему на плечо.

– Как же я тебя люблю, – в изнеможении прошептала девушка.

– Любишь меня, а спишь с другими, – презрительно усмехнулся Пижон.

– Ты меня сам об этом просишь…

– А с Вайсом?

– Неправда. Я с ним не спала. Пока ты не сказал…

– Зачем ты от меня сбежала?

– Ты сам в этом виноват. Ты меня ударил, ты сказал, что больше не любишь меня…

Цыпа очень хороша собой. Он познакомился с ней прошлой весной, Яне тогда было всего восемнадцать, хотя выглядела она лет на четырнадцать. Юная, непорочная, мечта педофила.

А она действительно оказалась девственницей. И Пижон так ею увлекся, что влюбился. А уж она-то влюбилась в него безумно и безоглядно. Это была самая настоящая жертвенная любовь с ее стороны. Девушка готова была исполнять любую его прихоть, с легкостью пошла на дело, в которое ее втянул. Пижон находил клиентов, а она охмуряла их, раскручивала на деньги, выводила из игры. Дальше в ход шла грубая сила, которую представлял собой Сыроед.

Яна была отличной актрисой, она могла быть пай-девочкой, могла изобразить наглую и языкастую оторву. И еще она владела искусством перевоплощения. Вроде бы и гримом не пользовалась, только парики меняла, но за год работы менты так и не смогли вычислить ее. А ведь искали…

В постели она могла изобразить кого угодно – хоть монахиню, хоть прожженную проститутку. Но со временем Пижон все-таки потерял к ней интерес. Надоела ему Цыпа, и она это поняла. Но измены его терпела только до поры до времени, а не так давно взорвалась. И он в свою очередь наорал на Яну, даже ударил. На этом их отношения и закончились. Чтобы снова начаться.