«Восстановление свободы» поэтому мыслилось в национальных русских формах. По «Конституции» Н. Муравьева, «гражданские чины, заимствованные у немцев и ничем не отличающиеся между собою, уничтожаются сходственно с древними постановлениями народа русского»[214]. Зато появляются должности тысяцкого (глава уездной исполнительной власти), волостного старейшины, державного дьяка. Области, на которые делится государство, получают название «держав», законодательное собрание именуется народным вечем[215] (а его верхняя палата – верховной думой), вместо министерств учреждаются «приказы» и т. д. В первой редакции «Конституции» столицу предполагалось перенести в Нижний Новгород, переименованный в Славянск (в третьей редакции столица – Москва). В пестелевской «Русской правде» практически то же самое: столица переносится в Нижний Новгород[216] (переименованный во Владимир, Владимир же становится Клязмином), законодательная власть осуществляется народным вечем, исполнительная – державной думой, Петербург переименовывается в Петроград[217].

Некоторые декабристы придавали серьезное значение «восстановлению» национального быта или, как сказал бы К.Н. Леонтьев, национальной «эстетики жизни». М. Дмитриев-Мамонов публично расхаживал в красной рубахе, полукафтане, шароварах, носил бороду[218]. В. Кюхельбекер мечтал, но не решался носить «русский костюм», ограничившись тем, что облачил в кафтан своего слугу[219]. Рылеев хотел явиться на Сенатскую площадь в «русском платье». Можно вспомнить и о его «русских завтраках» с водкой и квашеной капустой, по поводу которых Н. Бестужев вспоминал «всегдашнюю наклонность» поэта – «налагать печать русизма на свою жизнь»[220]. Замечательно признание А. Бестужева на следствии, что «в преобразовании России нас более всего прельщало русское платье и русское название чинов»[221].

Еще один важнейший элемент «национального возрождения» – историософия, миф о мировой миссии России не был разработан декабристами даже зачаточно. Отдельные высказывания на эту тему говорят только о том, что в миссию эту они свято верили и считали ее великой: «Если провидение составило такую империю, как Россия, то, конечно, с высокой целью» (Штейнгейль)[222]. Большинство их связывало ее со славянской идеей: «Я все надеюсь, что не с гнилого Запада явится заря, а с Востока, то есть от соединения славянских племен. Это будет прочнее всех вспышек и потом реакций, отдаляющих жестоко само дело. У меня это idee fixe, и я все подвожу к этому подготовлению» (И. Пущин)[223]. Поджио, также склонный к панславизму, замахивался на большее – «тылом стать к Европе, грудью к Азии и образовать наконец из России первенствующую шестую часть света»[224]. В. Кюхельбекер признавался, что чуть ли не самой главной причиной его вступления в Тайное общество стала боязнь за то, что русский народ не осуществит своего великого призвания: «взирая на блистательные качества, которыми Бог одарил народ русский, – народ первый в свете по славе и могуществу своему, по своему звучному, богатому, мощному языку, коему в Европе нет подобного, наконец, по радушию, мягкосердечию, остроумию и непамятозлобию, ему пред всеми свойственными, я душою скорбел, что все это подавляется, вянет и, быть может, опадет, не принесши никакого плода в нравственном мире»[225].

На риторический вопрос М.Н. Покровского, многие ли декабристы были чужды русскому национализму, можно достаточно определенно ответить: очень и очень немногие. Наверное, барона А.Е. Розена, выступавшего в защиту привилегий балтийских немцев, трудно причислить к русским националистам; скорее всего (хотя это и требует специального рассмотрения), патриотизм поляка А.О. Корниловича носил традиционно-имперский характер. Отступает от канонов декабристского национализма Н. Тургенев в поздней книге «Россия и русские» (притом что в 1820-х гг. он эти каноны принимал, да и в «России…» националистический концепт все-таки присутствует). Весьма своеобразен и нетипичен национализм Завалишина и Поджио (но это все-таки именно национализм). Остальные же декабристы, оставившие после себя литературное или эпистолярное наследие, доступное автору этой работы, не могут быть иначе квалифицированны, как классические европейские националисты. И что еще более важно, главные идейно-политические документы декабризма – «Конституция» Н. Муравьева и (в еще большей мере) «Русская правда» Пестеля – это программы построения национального государства.