платье и волосы и подготовила комнату. Очевидно, она поставила галочку напротив пункта «сделать Галадриэль союзницей», решив, что я вполне подойду, потому что еще в школе она заметила, что я обратила на нее внимание. Лизель давала понять, что готова поменять союз с Элфи на союз со мной.

Хотя почему поменять… Она не отказалась бы собрать комплект. Лизель, Элфи, я… вот ключ к мировому господству. Таким составом ничего не стоило бы раздавить мюнхенцев, как тараканов. Странно, что Лизель до сих пор не сделала мне прямого предложения. Возможно, она изо всех сил старалась проявить деликатность, поскольку Орион только что погиб и, наверное, я хотела немножко погрустить, вместо того чтобы сразу приниматься за планирование победоносной кампании.

Я не ошиблась: Лизель опасна. Как только до меня дошло, что на столе, помимо ужина, еще и предложение союза, я подумала, что, кажется, понимаю, почему Элфи на нее клюнул. Если у тебя есть все, в частности сила, которую ты хочешь использовать, но еще и достаточно здравого смысла, чтобы усомниться в себе и задуматься, а справишься ли ты – может быть, ты слишком осторожен, – именно такое предложение ты и примешь. Ты нуждаешься в умном и энергичном человеке, который скажет тебе, что делать, рассчитает до запятой оптимальный способ и в довершение даст стимулирующего пинка.

Лизель могла сделать из Элфи человека, а он уж точно в этом нуждался. Даже в школе он принялся мне помогать гораздо искреннее, чем большинство других членов анклава. Он верил – почти так же, как сама Шоломанча, – в нелепый школьный девиз: защищать всех магически одаренных детей на свете. И в этом был несомненный смысл, потому что настал час великого триумфа для его семьи. Элфи хотел жить сообразно этому девизу. Я не могла даже отнестись к его стремлениям пренебрежительно, хотя почти не сомневалась, что Элфи выбрал неверный путь и что сэр Альфред, в целом, просто великий интриган, желающий укрепить власть собственного анклава.

Если я действительно собиралась построить как можно больше Золотых анклавов, Лизель была готова в это включиться; с ее мозгами, энергией и безжалостностью она и из моего проекта могла сделать конфетку. Дайте ей десять лет – и все анклавы мира охотно будут жертвовать ману как бы в рамках страхового договора – понемножку, самый минимум, – ну а если у ворот вашего анклава появится чреворот или аргонет, Галадриэль спасет вас. Или она будет продавать Золотые анклавы как поселения-сателлиты для наемных работников, позволяющие вкусить лучшей жизни. Я живо представляла себе всю программу, хотя сама не достигла бы этого и за сто лет. А когда мы закончим, тысячи детей по всему миру будут спать спокойно. Это гораздо больше, чем добилась бы я сама, имея дело поочередно с маленькими группами магов. И мне не придется отдавать ничего сверх плана.

Никакого фокуса тут не было, и меня это привлекало. Лизель не врала, не обещала того, чего не собиралась дать, и даже не скрывала цену. Она открыто выложила карты на стол: ценой был компромисс. Время от времени улыбаться членам анклавов, даже когда не хочется, бывать на их вечеринках, облегчать для них задачу – и почему, черт побери, нет, если в результате я получу то, что хочу, а хочу я хорошего?

Я соглашалась с Лизель в общем. Я полагала, что она права – в общем случае. Но я не была общим случаем и знала это с пяти лет, с тех пор как моя прабабушка, всемирно известная прорицательница, произнесла над моей головой приговор, сообщив, что мне суждено сеять смерть и разрушение по всей земле, громить анклавы, убивать людей тысячами. И я точно знаю, что дорога к исполнению ее пророчества вымощена благими намерениями.

Но все равно меня к этому тянуло. Лизель говорила искренне, и ее предложение было честным. Мы покинули Шоломанчу, однако тем не менее она предлагала союз, ставя на кон себя, целиком и полностью – а Лизель уж точно нельзя назвать никчемной. Поэтому я не могла злиться на нее, как бы мне этого ни хотелось. Я даже ощутила знакомый горький вкус стремления к тому, чем обладают другие. Как будто я стояла, прижавшись носом к витрине кондитерского магазина, полного сладостей, на которые мне не хватало денег. Элфи, разумеется, согласился моментально. А я не могла.

Впрочем, Лизель не виновата. Я поставила бокал на стол; легкое пьяное головокружение полностью прошло.

– Я не думаю, что все рухнет сразу же, как только я пойду на компромисс, – сказала я, не грубо, но решительно. – Но я не собираюсь выяснять, сколько времени понадобится. Ты тоже об этом пожалеешь, даже если сейчас тебе кажется, что все нормально. Единственная тактика, которой я владею, – это выжженная земля. Если я вступлю в войну – камня на камне не останется. Поэтому мсти своими силами.

Лизель поняла, что я не просто огрызаюсь. Она не настаивала, но внимательно посмотрела на меня, потом с легким раздражением пожала плечами, налила себе еще вина, словно в утешение, и в мрачной задумчивости откинулась на спинку стула. Лампы над головой слегка потускнели, однако не так, как раньше: энергия у артефакта не заканчивалась, просто одна иллюзия сменилась другой, типа наступила ночь. Вдоль дорожек мягко загорелись фонари, на ветвях раскрылись светящиеся цветы, похожие на колокольчики. Даже водопад замерцал тусклым сине-зеленым светом. По саду бродили люди, и их голоса доносились до нас, но лишь в виде неразборчивого бормотания, которое смешивалось с шумом воды. Откуда-то слышалась громкая музыка и с ней пронзительные взрывы смеха, диссонансом пробившись сквозь общую безмятежность. Я могла бы поклясться, что это Янси и ее компания. Вероятно, ночным гулянкам предстояло продолжаться вплоть до введения официальных правил посещения.

Я подумала, что, наверное, надо встать и уйти, однако ноги налились свинцом, живот словно придавливал меня к стулу, мозг окутала дремота. Идти было некуда, и незачем спешить. Мне ничто не мешало просто подремать на стуле или лечь на кровать и проспать до утра – а может, целую неделю, – но тут Моя Прелесть высунула голову из кармана и сильно тяпнула меня за палец, едва не прокусив кожу. Я очнулась от наваждения и встала, резко моргая и тяжело дыша, с отчаянно колотящимся сердцем. Я посмотрела на серебряный кувшин и бросила на Лизель суровый взгляд, но она даже не дрогнула, как дрогнул бы человек, чьи чары только что развеяли; она лишь хмуро взглянула на меня – и тут же насторожилась, поняв, что на мою благосклонность претендует кто-то еще.

Она