Гонец поднял голову и увидел, что трон пуст, а в углу зала открылась маленькая дверца и из неё вышла царица Кумари.

– Спокойно. Какая беда? – спросила она, поднимаясь на трон.

Гонец смутился.

– Да простит мою дерзость великая царица, но мои слова предназначены лишь для царя, – осмелился возразить он.

– Ты можешь сообщить великой царице всё, что хотел сказать царю, – из дверцы появился визирь Мукеш. – Она управляет страной, пока царь в отъезде.

– Да, но… – замялся гонец.

– Сказали же тебе, она управляет страной! – из дверцы выбежал ещё и царевич Самади. – Она и я! Говори, если не хочешь потерять голову!

– Говори, не бойся, – ласково улыбнулась царица Кумари.

– Говори, с чем ты приехал, – сурово произнёс визирь.

– Говори же, болван, пока твоя голова ещё на плечах! – раздражённо воскликнул царевич.

Гонец решил больше не возражать.

– Беда, великая царица, – сказал он. – Ришипаттана охвачена восстанием, бунт грозит перекинуться и на другие области страны.

– Мы знали, что этим кончится! – злорадно выпалил Самади. – Визирь, ты не ошибся!

Кумари сделала предостерегающий жест, призывая его замолчать, а Мукеш нахмурился.

– Встань и расскажи, как это случилось. Подробно, не упускай даже мелочей, – приказала Кумари гонцу.

– Всё началось в городе Саранганатхе. Великая царица, знает, конечно, какие великолепные храмы, какой монастырь там построены…

– Да, мы знаем, сколько это стоило! – не выдержал Самади. – Учение Будды разорило нашу казну.

– Царевич! – с укором произнесла Кумари.

– Разве я не прав? – обиделся он и взглянул на Мукеша.

– Деньги были не из казны, – уклончиво ответил визирь.

– А откуда же? – удивился Самади.

– Пусть гонец продолжает, – сказала Кумари.

– Там же, в Саранганатхе, в Оленьем парке благородный царь Ашока выстроил большую ступу, в которую заложили останки Будды, заключённые в мраморную урну, а возле ступы была возведена колонна с четырьмя львами наверху. Эта колонна столь высока, что если десять человек немалого роста встанут на плечи друг друга, им не достать до вершины; по сторонам же колонны великий царь велел установить каменные скрижали с законами праведной жизни, – на одном дыхании произнёс гонец.

– Зачем ты это рассказываешь? – снова не выдержал Самади.

– Но великая царица приказала не упускать даже мелочей, – сказал гонец.

– Не мешай ему, пусть говорит, – Кумари слегка тронула сына за руку. – Продолжай, гонец.

– Вот я и говорю, в Саранганатхе всё началось, как раз около ступы и колонны, – продолжил гонец. – Как обычно, здесь стоял «смотритель дхармы», который по царскому приказу зачитывал законы праведной жизни для тех, кто сам не умеет читать. Откуда ни возьмись, к нему прицепился голый отшельник, который неподалёку славил своего великого святого – Джайну. Они вечно ходят голыми, вера у них такая…

Кумари улыбнулась:

– Да, мы видели их в нашем городе. Одному я дала денег на одежду, подумав, что ему не на что купить её; он с отвращением швырнул деньги на землю, сказав, что ни в чём не нуждается, а более всего презирает металл, за который всё в нашем мире продаётся и покупается.

– Сумасшедшие, – зло прошептал Самади. – Все с ума сошли, живём в окружении безумцев.

– Да, да, они такие! – подхватил гонец слова Кумари. – Ужасно отчаянные, а уж спорить с ними, – спаси нас боги!.. Вот, голый, стало быть, прицепился к человеку у колонны, – а тот, нет чтобы промолчать, тоже стал с ним спорить.

– О чём же был спор? – поинтересовалась Кумари.

– Прости, великая царица, но мне трудно уразуметь, в чём они не сошлись, – признался гонец. – Я привёз донесение об этом деле, – может быть, тебе самой будет угодно разобраться в нём? – он протянул царице свиток.

– Пусть великий визирь посмотрит, – ответила она. – Он лучше в этом разбирается.

Визирь поклонился ей, взял свиток и бегло прочёл отдельные фразы:

– «Последователь Джайны утверждал, что тот, кого называют Просветлённым (Буддой) – самозванец, присвоивший учение двадцати четырёх тиртханкаров, последним из которых был Шри Махавира а первым – великий царь Ришабха, живший во времена, когда люди ещё не умели писать и считать. Сам царь богов Индра повелел якшам и якшиням следить за благополучием тиртханкаров и наставлять их на истинный путь. Очистив же душу, титханкары стали бхагаванами».

– Кто такие «тиртханкары» и «бхагаваны»? И кто такие «якши» и «якшини»? – спросил Самади. – Никогда не слышал о них.

– Не мешай! – одёрнула его Кумари.

– «…Будда не понял даже того, что есть четыре формы души человека, страдающей из-за кармы и наказанной воплощениями в сансаре. Эти формы: недочеловек, человек, сверхчеловек и существа ада, – читал Мукеш. – Далее. Будда не знал мантру Навокар, необходимую для того чтобы освободится от кармы и приобрести божественное чистое сознание, восприятие и счастье. Мантру Навокар следует петь в любое время дня и ночи, показывая тем самым: 1) уважение душам, заключенным всё ещё в человеческие формы, 2) полностью освободившимся душам, 3) духовным учителям и всем монахам… Стремящийся к освобождению от кармы должен с пением Навокара бродить по стране в простой одежде или совсем обнажённый; волосы носить запрещается, – их нужно не просто выбривать, а вырывать с корнем… Величайший грех – причинение вреда живым существам, поэтому надо процеживать питьевую воду, чтобы там случайно не оказались какие-нибудь мелкие букашки, специальной метёлкой подметать себе дорогу, дабы не раздавить муравья или червяка, и строго запрещается передвигаться или что-либо делать ночью, ведь в темноте можно случайно нанести вред живому существу…

Далее. Так называемый Будда не придавал должного значения химсе, «ненасилию», – он ставил его в ряд с прочими добродетелями. Между тем, химса является основополагающим принципом освобождения от кармы, его несоблюдение делает бессмысленным выполнение других принципов. Химса означает не причинение вреда или оскорблений всему живому ни непосредственно, ни косвенно. Нельзя также произносить речей, способных обидеть кого-либо; нельзя и в помыслах своих обижать людей, пусть и враждебных тебе…

Вот чему учил Джайна, – его учение древнее и выше пустого и поверхностного учения Будды, а значит, распространяющие слова последнего – глупцы и невежды!».

– Что ты на это скажешь, визирь? – Кумари посмотрела на Мукеша.

– Я скажу, что зря нас, государственных мужей, обвиняют в жестокости. Наша жестокость – ничто по сравнению с жестокостью и непримиримостью тех, кто призывает к абсолютному добру, – ответил Мукеш.

– Ай да визирь! Ты ещё и мудрец, к тому же! – воскликнул Самади.