сожаления отметим, что в начале века внутренняя мизогиния в женском сообществе была распространена не менее, чем в мужском. Патриархальный взгляд на женщину – взгляд сверху вниз – был привычной оптикой и для самих женщин, вот почему в дневниках того времени мы часто встречаемся с самооправданием героинь за проявления «женского»[296]. Удальцова, например, пишет о своей близкой подруге юности – художнице Любови Поповой, с которой они вместе жили и учились в Париже, но позже разошлись в понимании искусства: «Л. С. [Попова] выходит замуж, и ее работы сразу стали слабее»[297].

Причин для споров, прений, взаимных упреков, публичного и непубличного отстаивания собственного мнения и своего видения искусства в творческом сообществе было более чем достаточно. Одним из таких водоразделов 1917 года стала Октябрьская революция. Далеко не все приняли ее воодушевленно. Надежда Удальцова после октябрьского переворота участвовала в оформлении улиц Москвы к первым революционным агитмассовым[298] праздникам: «За то, что я вошла в Коллегию [по делам искусств][299], за то, что я работаю в Пролеткульте[300], за то, что я участвовала в украшении 1 мая, за то, что я писала в “Анархию”[301], мои “друзья” отшатнулись от меня. Воистину я начинаю уважать себя. Знаю – права я, а не они»[302].

В 1918-м Удальцова работала ассистентом Малевича в СВОМАС[303], позже стала преподавать во ВХУТЕМАСе[304]: «Если я выздоровлю, то пойду вновь по своей линии. Малевич приглашает в ассистенты, брошу все и буду работать только в искусстве, давно пора»[305]. Сами художницы, похоже, не рассматривали административно-ассистентские должности «при Малевиче» как отрыв от искусства.

Что же касается личной жизни Надежды Удальцовой, отметим, что ее отношения с коллегой по ВХУТЕМАСу – художником Александром Древиным[306] – так и не были оформлены в законный брак. Интересно, что уже в 1919 году, когда были сделаны некоторые из дневниковых записей художницы[307], брак рассматривался ей как нечто «порабощающее»[308], ухудшающее отношения и даже противоречащее, как видно из текста, взаимному уважению. Очевидно, что дореволюционный институт брака в ее глазах был существенно дискредитирован, в частности, личным опытом. В новом общественном строе с самого начала была предпринята огромная работа (читать: пропаганда) по легализации гражданских союзов, и оттого эти союзы очень скоро перестали быть постыдными, порицаемыми и осуждаемыми, как было на рубеже веков, буквально десятилетие назад. При этом, однако, основания их гражданского брака с Древиным, как и в предыдущих эпохах, остаются вполне традиционными – их выражения мы видим во фразе «любить, ценить, заботиться».

В новейших постреволюционных институциях современного искусства преподавание, особенно пассионарное, увлеченное, сопряженное с активной общественной жизнью (участия в заседаниях, обсуждениях, выступлениях на митингах и в прессе), ценилось очень высоко. Однако на исходе 1919 года Удальцова отмечает, что сложная конкуренция сил и коалиций внутри ИНХУКа стала практически невыносимой:

«Как будет дальше, попаду ли я в отдел, не знаю, вовсю орудуют Ваньки и Брик, да и я кое-что сделала, но мне лично теперь довольно безразлично, если бы Родченко и Кандинский так глупо и грубо не стремились к единоцарствованию, никогда бы не пошла бы я в этот ад».[309]

Кроме того, памятуя о разрухе и голоде в стране вплоть до конца 1921 года, должность в государственном учреждении сулила продуктовый паек, скромную, но все-таки оплату труда (иногда с предоставлением минимальной жилплощади), что, вероятно, давало ощущение банальной бытовой защищенности. Царил хаос, и даже такое незначительное событие, как украденные в начале весны калоши, могло надолго лишить художника возможности заработка, возможности выхода из дома: «И потом событие тоже важное: у меня украли кофту и калоши»[310].

Эпидемии тифа (1917–1921) и испанки (1918–1919), прокатившиеся по стране, унесли великое множество жизней. Тогда совокупно погибло 4,1 миллиона человек. Низкое качество медицинского обслуживания, последствия войны, переустройство всех общественных институтов и, соответственно, административный хаос в медицинской отрасли приводили к высочайшей летальности. Человек заранее готовился к худшему:

«Утро. У него [Древина] 38,9. Бедный, лежит так спокойно, дремлет, а мне так страшно <…>. Вечер – 40,3. Помилуй меня, Боже. Я голову только терять не должна, если пойдет дальше. Доктор сказал, что опасности нет, но что все еще неизвестно – испанка или тиф <…>, а я почему-то успокоилась, доктор все грозит мне [опасностью] заразиться, что я неосторожна, а я, до такой степени трусливая раньше, совершенно спокойна. Надо только зря не расстраиваться»[311].

В 1920-х Удальцова сосредоточилась на станковой живописи и снова обратилась к пейзажу, но уже фигуративному. Вместе с Александром Древиным они совершили несколько художественных экспедиций – на Урал (1926–1928), Алтай и в Казахстан (1929–1932), в Армению (1933), где оба много работали над пейзажем с натуры. В их творчестве в это время проявляются тенденции возвращения к искусству как современному ремеслу вместо отнимающих время и силы бесконечных идеологических дебатов о его теоретической и практической значимости.

В 1930 году Удальцова и Древин сближаются с кругом группы «Тринадцать»[312] и выставляются совместно на их третьей (и последней) выставке.

В 1933 году оба художника были обвинены в формализме в брошюре критика О. Бескина «Формализм в живописи»[313]. В 1938 году Александр Древин был арестован и расстрелян, о чем его семья узнала только в 1956 году. В поздний период творчества Надежда Удальцова сосредоточилась на авангардном по форме, но вполне реалистически-живописном фигуративном натюрморте. До конца 1950 годов художница мало и редко выставлялась, работая практически «в стол». Н. Удальцова умерла в январе 1961 года.

Вера Ермолаева

Вера Ермолаева для нашего повествования – фигура особенная. Она застала оба активных десятилетия русского авангарда: образование и борьбу коалиций, и институционализацию, и работу на государственную институцию, и потерю (лишение) работы по идеологическим причинам, и поиск новых путей для творчества – уход в иллюстрацию.

Ермолаева, кроме того, фигура безусловно трагическая. Инвалидизированная женщина, с невероятной энергией работавшая в полную силу, сформировавшая особый стиль вследствие своего недуга и погибшая в страшном советском большом терроре. Судьба Ермолаевой – это во многом судьба поколения авангардистов: множество вынуждены были уйти в иллюстрацию, чтобы зарабатывать на жизнь если не собственным искусством, то хотя бы своей профессией, выражать себя в более простом и понятном языке детской иллюстрации.

Вера Михайловна Ермолаева родилась в дворянской семье в родовом имении Ключи, в 1983 году. В раннем детстве упала с лошади. Это падение повлекло за собой «детский паралич ног. Ермолаевы колесили по Европе в поисках лучших профессоров-медиков. Бесполезно. Усилия врачей и целебный климат почти сделали свое дело. Но… Необходимы были терпение и покой, а это совершенно