Юрий понимал, что жениться на другой при ее жизни никогда не сможет и в монастырь не пострижет. Но и верным не будет. И это будет даже не грех прелюбодейства, кто таковым не грешен? Это будет совсем другой грех – он станет ждать ее смерти! Понимал, что так нельзя, что само по себе это ожидание ничуть не лучше убийства, но поделать с собой ничего не мог.

Если бы она ругалась, если бы ненавидела мужа за измены, если бы даже изменила сама, ему было бы куда легче. Но Олена по-прежнему любила, была верна и терпеливо сносила все. И за это временами он просто ненавидел такую замечательную верную любящую жену!

Что-то недоброе носилось в воздухе, волновались и лошади, и собаки, и даже куры… Уже прилетевшие грачи и воронье и вовсе кружили с истошными криками, не садясь на деревья. Постепенно взволновались и люди, отчего-то стало жутко.

И вдруг в середине дня налетел ветер и как-то сразу потемнело. Теперь к голосам животных и птиц прибавились людские, заголосили бабы, заплакали дети, безостановочно крестясь, уставились в небо мужики. Было отчего – на солнце вдруг стала наплывать черная тень! Она обхватывала солнышко снизу, норовя закрыть его совсем. Большинство людей стояло на коленях прямо в стылой мартовской грязи, киевляне были поклоны и вопили, прося Господа о защите и милости.

Но, казалось, спасения не ждать, тень пожирала солнце прямо на глазах. Мысль остаться совсем без дневного света была столь невыносимой, что единый вопль и плач несся по Киеву. Со всех сторон загудели колокола, и звон их был вовсе не праздничным, а набатным, добавляя свою толику ужаса во всеобщее настроение.

– Господи, помилуй! Господи, помилуй! Спаси мя грешного, Господи! – шептал, забыв о своих жене и детях, здоровенный мужик, бивший поклоны на торжище, прикладываясь лбом прямо в растоптанный и разъезженный грязный с примесью навоза снег. Но страдалец не замечал ни этого навоза, ни жижи под ногами, ни остальных людей тоже. Впрочем, не замечал не он один, все вели себя так же.

И только когда от солнышка остались одни рожки размером с молодой месяц и людей охватил уже не просто страх, а настоящий ужас, что-то неуловимо изменилось. Сначала никто даже не понял, что именно, но уже через мгновение начало светлеть! Тень отползала с солнечного лика с той же скоростью, как и наползала на него!

На звоннице звонарь сначала замер, но тут же, опомнившись, стал бить совсем другое. Теперь это была радость от закончившегося ужаса…

Некоторое время киевляне продолжали стоять на коленях в мартовской дорожной грязи, но постепенно один за другим поднимались, крестясь, и отправлялись в церкви – поставить свечу за спасение и пожертвовать, кто сколько сможет… Жертвовали много, куда больше, чем в обычный день да и в праздники тоже. Слишком страшным знамением показалось исчезновение солнышка, слишком испугались гнева Господня.

У многих в тот день болели глаза, потому что, когда солнышко появилось, глазели на него до глазной рези, стараясь увериться, что не пропадет через минуту снова.

По Киеву пополз слух, что пропажа солнышка неспроста. Быть какой-то беде. Нашлись те, кто твердил, что знак хороший, потому как солнце победило мрак. Очень хотелось верить вторым, но чаще всего в годы, когда происходило что-то подобное, помирали князья.

Так и в этот год, в марте случилось затмение, а через неполный месяц 16 апреля помер Великий князь Святополк по пути из Вышгорода. Его тело привезли на лодке в Киев и похоронили в им же основанном Михайловском Златоверхом монастыре. О смерти князя пожалели разве что его ближние да те, кто кормился из его рук. Слишком не любили Святополка в Киеве и на Руси, слишком он был корыстолюбив и слишком покровительствовал ростовщикам. И только сильная рука Мономаха столько лет удерживала его на Великом престоле.

Следующим Великим князем быть бы Олегу Святославичу, прозванному Гориславичем, но уж очень не любили Святославичей на Руси, и Киев вдруг показал, что не один Новгород может выбирать себе князей! Киевляне собрали вече и кричали, что хотят князем только Владимира Мономаха. Было решено послать к нему в Переяславль послов с приглашением.

Так и поступили, но Мономах отказался, потому как очередь была Олегова. И тогда в Киеве заполыхали сначала двор тысяцкого Путяты, а потом и всех, кто связан с почившим князем. Киев бунтовал, желая своего князя. К Мономаху снова бросились послы:

– Приди, князь, в Киев, ежели не придешь, то пограбят уже не один Путятин двор или дворы сотских и жидов, но и обители киевские тоже. Твой грех в том будет.

Мономаху было шестьдесят, он и не чаял дождаться своей очереди на Великое княжение, не собирался биться за него со Святославичами, но киевское вече было непреклонно.

В Суздаль примчался из Киева гонец, рисковал, пробираясь лесными, малоезжеными дорогами, но обошлось. Вернее, гонцов было два, Мономах нарочно отправил в паре и с заводными конями, чтобы, если что недоброе случится, могли друг дружке помочь. Будут ли когда на Руси времена, чтобы дороги для гонцов да и всех остальных прямоезжие проложили, чтобы и передохнуть было где и коней поменять? Гонцы не ведали, что эта беда – дороги – останется с Русью, а потом с Россией на века. Больно велика страна, чтобы во все стороны отменные дороги проложить. Но пусть уж так, чем сидеть каждому в своем болоте безвылазно.

Но сейчас ни князю, ни гонцам не до того, слишком важную весть принесли. Глядя на гонца, достающего из-за пазухи грамоту, Юрий гадал, что за весть. По виду гонцов не тягостная, скорее наоборот.

Развернул, быстро пробежал глазами, вдруг рассмеялся, блестя глазами, протянул грамоту Шимоновичу и крикнул в сторону, прекрасно зная, что услышат и выполнят:

– Бей в колокола!

Боярин, стоявший ближе, ахнул:

– Набат?!

– Чего?! Радость у нас, мой батюшка, – Юрий тут же опомнился и поправил сам себя, – Владимир Всеволодович Мономах Великим князем Киевским стал! Сыновей на поставление сзывает. Еду!

Вот это было известие, вот это радость! Давно бы пора на Руси Мономаху Великим князем стать, да только по лествице все не его очередь. И ныне не его, впереди есть Олег Святославич, прозванный Гориславичем, но киевская чернь устала ждать, как помер Святополк Святославич, так и вздыбился Киев. В грамоте о том лишь два слова, потому Юрий Владимирович дал немного отдохнуть гонцам и к себе в горницу позвал, где кроме него только Шимонович.

– Говорите открыто, здесь лишних ушей нет, что за бунт в Киеве был?

Те рассказывали, как чернь принялась боярские дворы жечь и требовать Мономаха Великим князем. Тот сначала отказался, но потом по увещеванию митрополита и послов, спешно отправленных в Переяславль, все же пошел в Киев.

Юрий слушал рассказ о пожарах, о бунте, о том, что киевляне уже ни на что другое не были согласны, и думал об отце – вот кто сумел для всей Руси авторитетным стать. Пожалуй, и против него и Олег Гориславич не рискнет выступить…