Но часы идут так медленно, так ужасно медленно… Я сижу около двух часов, я слышала, как било пять за дверьми, а мне кажется, что около суток я провела одна в этом скучном, пустом и неуютном классе.

От нечего делать я начинаю считать квадратики на паркете. Один… два… три… четыре… Но дойдя до двадцатого, спутываюсь; в глазах начинает рябить, и я бросаю это занятие.

А на дворе-то что делается!.. Господи Боже!

Темно, ни зги не видать… Метель так и кружит, так и кружит…

Как-то я дойду?

Если бы у меня были хоть карманные деньги, можно было бы нанять извозчика. Но денег мне не дают на руки, а те, что остались после мамочки, Матильда Францевна велела опустить в копилку.

А что, если за мной придет Дуняша или Бавария? Побоятся такой непогоды и явятся сюда. Тогда прости-прощай всему!

Я даже губы стиснула и застонала, точно от боли, при одной мысли об этом. Но нет; вряд ли кто догадается прийти сюда. В шесть часов у нас в доме обедают, и Дуняше приходится помогать Федору прислуживать за столом, а Бавария… Мы слишком близко живем от гимназии, для того чтобы Бавария могла побеспокоиться на мой счет! Разве я не смогу пройти одна две улицы и переулок?!

Раз… два… три… — раздалось мерными ударами за дверью — четыре… пять… шесть!..

Шесть часов!.. Дождалась… Слава Богу!

Вошел Иваныч.

— Пожалуйте, птичка, из клетки, — ласково улыбаясь, пошутил он. (Иваныч был славный старик, любил нас, маленьких, и всегда жалел наказанных.)

— Не будете проказничать больше, а?

— Не буду, Иваныч, — через силу улыбнулась я и, вся замирая от волнения, спросила прерывающимся голосом: — Что, Иваныч, пришел кто-нибудь за мной?

Ах, каким долгим-долгим показалось мне время, пока добрый старик не ответил:

— Никого, кажись, нет. Никто не приходил.

«Никого нет! Никто не приходил! — запрыгало и заплясало что-то внутри меня. — Хоть в этом удача, слава Богу! Никто не помешает мне тотчас же пуститься в путь!»

Быстро сбежала я с лестницы, надела теплый бурнус, капор и калоши и со всех ног бросилась к дверям.

— Постойте, постойте, барышня! Книжечки-то и забыли! — крикнул мне вслед Иваныч.

— Нет, нет, книг я не возьму сегодня с собою. Я все уроки выучила! — солгала я чуть не в первый раз в моей жизни и тут же густо покраснела до корней волос.

Но старик не заметил ни моей лжи, ни румянца, залившего мои щеки.

— Умница! Умница, что выучила, — похвалил он. — А вот закройтесь-ка да застегнитесь получше… Ишь погода-то какая! Так и рвет! Так и рвет! Да и мороз к тому же злющий. Настоящий крещенский морозец. Потеплее кутайтесь! Долго ли до греха! — заботливо запахивая на мне бурнус, ласково говорил Иваныч.

Но я едва-едва стояла на месте.

Наконец последняя пуговица застегнута, сторож широко распахивает мне дверь… и я на улице.

Ветер, вьюга, метель и хлопья снега — все это разом охватило меня со всех сторон. Я едва удержалась на ногах и, с трудом передвигая их, пошла по панели.

День стоял сумрачный, темный. Несмотря на ранний час вечера, на улице какая-то жуткая полутьма, по дороге попадаются редкие прохожие, зябко прячущие голову в поднятые воротники пальто и шинелей. А мороз назойливо щиплет нос, лоб, щеки и концы пальцев на ногах и руках.

Прежде чем пуститься в путь, надо было взглянуть на адрес, который был очень подробно написан Никифором Матвеевичем на лоскутке бумаги и который, мне хорошо помнится, я сунула, уходя из дома, в карман. Я быстро опустила туда руку.

Но что это? Адреса в кармане не оказалось. Напрасно я раз десять подряд вытаскивала вещи, находившиеся там, — и носовой платок, и игольник, и щеточку для волос, и записную книжку. Записки с адресом не было между ними. Должно быть, я выронила ее как-нибудь.

Сначала я очень испугалась сделанному мною открытию, но через минуту-другую утешила себя на этот счет: Нюрочка так подробно объясняла мне, как найти дорогу к их дому, что я разом перестала волноваться и только прибавила шагу и быстрее зашагала навстречу метели и ненастью, все вперед и вперед.

Ветер свистел, визжал, кряхтел и гудел на разные лады. То жалобным тоненьким голоском, то грубым басовым раскатом распевал он свою боевую песенку. Фонари чуть заметно мигали сквозь огромные белые хлопья снега, обильно сыпавшиеся на тротуары, на улицу, на экипажи, лошадей и прохожих. А я все шла и шла, все вперед и вперед…

Нюрочка мне сказала:

«Надо пройти сначала длинную большую улицу, на которой такие высокие дома и роскошные магазины, потом повернуть направо, потом налево, потом опять направо и опять налево, а там все прямо, прямо до самого конца — до нашего домика. Ты его сразу узнаешь. Он около самого кладбища, тут еще церковь белая… красивая такая».

Я так и сделала. Шла все прямо, как мне казалось, по длинной и широкой улице, но ни высоких домов, ни роскошных магазинов я не видала. Все заслонила от моих глаз белая, как саван, живая рыхлая стена бесшумно падающего огромными хлопьями снега. Я повернула направо, потом налево, потом опять направо, исполняя все с точностью, как говорила мне Нюрочка, — и все шла, шла, шла без конца.

Ветер безжалостно трепал полы моего бурнусика, пронизывая меня холодом насквозь. Хлопья снега били в лицо. Теперь я уже шла далеко не с той быстротой, как раньше. Ноги мои точно свинцом налились от усталости, все тело дрожало от холода, руки закоченели, и я едва-едва двигала пальцами. Повернув чуть ли не в пятый раз направо и налево, я пошла теперь по прямому пути. Тихо, чуть заметно мерцающие огоньки фонарей попадались мне все реже и реже… Шум от езды конок и экипажей на улицах значительно утих, и путь, по которому я шла, показался мне глухим и пустынным.

Наконец снег стал редеть; огромные хлопья не так часто падали теперь. Даль чуточку прояснела, но вместо этого кругом меня воцарились такие густые сумерки, что я едва различала дорогу.

Теперь уже ни шума езды, ни голосов, ни кучерских возгласов не слышалось вокруг меня.

Какая тишина! Какая мертвая тишина!..

Но что это?

Глаза мои, уже привыкшие к полутьме, теперь различают окружающее. Господи, да где же я?

Ни домов, ни улиц, ни экипажей, ни пешеходов. Передо мною бесконечное, огромное снежное пространство… Какие-то забытые здания по краям дороги… Какие-то заборы, а впереди что-то черное, огромное. Должно быть, парк или лес — не знаю.

Я обернулась назад… Позади меня мелькают огоньки… огоньки… огоньки… Сколько их! Без конца… без счета!

— Господи, да это город! Город, конечно! — восклицаю я. — А я ушла на окраину…

Нюрочка говорила, что они живут на окраине. Ну да, конечно! То, что темнеет вдали, это и есть кладбище! Там и церковь, и, не доходя, домик их! Все, все так и вышло, как она говорила. А я-то испугалась! Вот глупенькая!