Я рассказал ей о разговоре со Шматченко. Я говорил и смотрел на дверцу шкафа, за которой на нижней полке лежали нераспакованные детские вещи. Я думал о них, и собственные слова казались мне все более и более убедительными и значимыми.

Верил ли я в то, что говорю? Нет. Но мне кажется, тем монологом я поливал семена сомнений, зарытые во мне. Вопросительный знак, записи в медицинской карточке Шматченко и ожившую муху. Я рассказывал медленно, избегая узких противоречивых моментов и тщательно подбирая слова, вместе с Мариной убеждая и себя самого.

– Мы все исправим. Его не надо вытаскивать. Он будет жить. Поверь мне, с нашим сыном все будет хорошо».

Комната была чуть больше коробки от холодильника. Кровать, тумбочка, вещевой шкаф, узкий и короткий проход между мебелью от двери к окну. На потолке тускло горела желтая лампочка.

Старуха чувствовала себя в клетке. Не птицей, а скорее мышью или цирковой крысой. Старой злой крысой, которая задумала покусать хозяина шапито. Очень больно покусать. А может, если повезет, и убить.

Застеленный серой гостиничной простыней матрац лежал у окна рядом с толстой чугунной батареей. Было поздно, и она собиралась скоро лечь спать. Искупалась, переоделась в светлый халат, который служил ей ночной рубашкой последние двенадцать лет. Запихнула зубные протезы в стаканчик на тумбочке. Стаканчик был неудобно мал.

Двенадцать крепких здоровых зубов она вырвала в день смерти матери. Два стоматолога отказали ей в услуге, третий посоветовал обратиться к психиатру, а четвертый сказал «любой каприз за ваши деньги». Она оставила девять дальних зубов, тех, которыми невозможно было укусить. Их оказалось вполне достаточно для того, чтобы поесть лапши на маминых поминках.

Старуха сидела на голой кровати и считала деньги, вытряхнутые из кошелька на фанеру днища. Некогда тонкие и изящные пальцы с аккуратными ноготками, которые могли за минуту перелистать до сотни библиотечных карт и найти нужную, превратились в негнущиеся узловатые отростки. Как будто вместо кистей рук были вилы, которыми она ворошила купюры. Да, время – злой фокусник. Но не самый злой из всех ей известных.

Старуха неуклюже положила последнюю купюру к остальным. Семнадцать тысяч восемьсот семьдесят рублей. Плюс рублей пятьдесят мелочью в карманах. Все, что осталось от заначки на ремонт квартиры, на которую они с мамой копили пять лет. Теперь ремонт не нужен. Отнимаем восемь тысяч шестьсот сорок два рубля на обратную дорогу. Остается чуть больше девяти тысяч. Если вместо обеда в столовой покупать батон с вареной колбасой, можно протянуть до следующей среды. До пяти часов утра следующей среды, если быть точной. Расчет посуточный с момента въезда. У нее шесть дней на то, что она не смогла сделать за пятьдесят пять лет.

Старуха порылась в кошельке и достала оттуда старую черно-белую фотографию с загнутыми углами. В центре на стуле сидела молодая женщина в темном ситцевом платье послевоенного покроя с круглым воротом. По сторонам от нее стояли дети. Мальчик лет двенадцати в матросской бескозырке и девочка, очень похожая на мальчика, с двумя косичками, торчащими в стороны.

– Я нашла его, мама. Это точно он, – сказала старуха, глядя на фото. – Я нашла его дом, и он смердит сильней, чем городская свалка. Осталось сделать последний шаг.

Яд был во всех них, во всей семье, за исключением девочки. Три человека вместо одного, как она предполагала изначально. Возможно, женщина и мальчишка безвредны. Они не знают дороги к Твари и вряд ли смогут ее нащупать. Но откуда ей знать это наверняка? А мужчина превращался. Это точно. Теперь она не только чувствовала, но и увидела это собственными глазами. Новый и, если ей повезет, последний кормилец. И хотя он все еще выглядел и вел себя как обыкновенный человек, тварь была в нем. Тварь, убившая ее брата и мать. Отъевшая кусок от нее самой.

Если бы только было можно отравить его. Старуха вспомнила «Белоснежку и семь гномов» и усмехнулась собственной роли. И как она собирается преподнести врачу отравленное яблоко? Пригласить в кафе на романтический вечер? Или принести на следующий прием оладушков с крысиным ядом? Будь она чуть смелее, сгодился бы нож. Но тогда ей пришлось бы касаться врача. И он сам обязательно схватит ее, даже если будет смертельно ранен. А это уже слишком. Нужна была дистанция. И еще ей казалось, что проткнуть его будет легче, чем зарезать. Идею шампуров подкинул ей сам врач, купивший в воскресенье утром мяса, а после обеда отправившийся за город. В больших магазинах продавались дешевые наборы со слишком короткими и гибкими планками. Подходящий набор нашелся в магазине «Дача». Длинные жесткие штыри, сделанные уголком, чтобы не проворачиваться в мясе, и с удобной деревянной ручкой.

– Я все сделаю, мама, – сказала старуха, глядя на фото, – как и обещала. А потом приду к тебе. Передавай привет Вите. И не скучай. Скоро увидимся.

Странно, что она почти совсем перестала думать про дочь и внучку. Как будто их больше не существовало. Как будто ее слова «пропадите вы пропадом» оказались волшебным заклятьем и Юля с Полиночкой исчезли. Как будто ей самой снова восемнадцать, как в песне у «Бурановских бабушек», которая сегодня целый день играла в вестибюле, и ее семья – это мама, папа и брат.

Она отложила фотографию. Часы на треснувшем дисплее дешевого кнопочного телефона показывали четверть третьего. Теперь спать. Она порылась в сумке и достала оттуда короткую сцепку из трех собачьих ошейников и три велосипедных замка. Помазать шею «Бепантеном» и спать.

«Запись 14 от 2.10.2017 г.

– После обеда я выпишу вас, – сказал я в конце недели и положил на койку рядом с Шматченко свой старый спортивный костюм.

Своих вещей у него не было. Должно быть, в этот момент радость и облегчение разрывали его на части, но он ничем не выдал своих чувств.

– Мне нужно немного денег. Тысяч пять, – сказал он.

Я отдал ему все, что было у меня в карманах.

– Когда вы встретитесь с моей женой? – спросил я.

– Для предварительного осмотра? Он не нужен. План лечения у меня всегда один. Но сначала нужно подготовиться.

В начале второго, когда ординаторская опустела, я расчеркнул выписной эпикриз за заведующего отделением, четко осознавая, что только что подписал заявление об увольнении, и отдал документы старшей сестре:

– Отнесите статистам.

Копию решения суда о недобровольной госпитализации я предварительно оторвал от обложки, смял и бросил в мусорную корзину.

Дальнейшие уточнения и пожелания Шматченко изложил мне уже по телефону, после того как оказался на свободе.

– Да, забыл сказать сразу! – восторженно орал в трубку он вечером того же дня. – Нам надо будет кое-куда съездить. И еще нам нужен третий, чтобы донести клетки до леса.

– Какие клетки?

– Птичьи клетки. Шесть птичьих клеток. По весу каждая чуть тяжелее спичечного коробка, а по размеру – чуть меньше телевизора. Нам нужен еще один человек. Кто-то, кто не станет задавать ненужных вопросов, а потом болтать о том, что видел. Бомж, алкоголик, наркоман. Кто-то из этой публики.