— Расскажи мне о дедушке, — попросил Владимир. — Сколько раз просил Асмуда, а он всё не хочет. В роде Рюрика знаю каждого, про Нискиничей — ничего. Почему от меня скрывают?

Дядя потрепал его по макушке:

— Хорошо, расскажу. На Руси, ты знаешь, несколько племён. Вятичи, радимичи, уличи... На Днепре на равнине живут поляне, а на запад от Киева — древляне. Это мы, наше племя. Называемся так, потому что у нас много лесов. И живём охотой. Собираем мёд. Делаем пеньку... Никого не трогаем. Поклоняемся дубам и берёзам... Ну так вот. Каждое племя имеет князя. У полян были братья — Оскол и Дир. А у нас — князь Ниской. Небольшого роста, но сильный. И когда известный тебе вещий Олег со своей дружиной Киев захватил, Дира и Оскола убил, так сказал Нискому: «Покоришься — я не трону древлян». И Ниской согласился. Дань платили приличную, но без разорения.

Всех такой порядок устраивал. А когда Ниской умер, начал править сын его единственный — Мал Нискинич.

— Дальше знаю, — перебил Владимир. — Игорь потребовал больше дани, и его убили. А Свенельд отомстил древлянам и спалил их столицу Искоростень.

— Так, да не больно так, — ответил Добрыня. — Мал хотел жениться на Ольге Бардовне, засылал сватов. А Свенельд заманил их в баню и спалил. Только после этого началась война. Мал устроил грандиозную требу — далеко в лесу начертил на земле Лихо Одноглазое, в сердце ей поставил жертвенник с едой и телами животных, чучело Морены-Яги; головы свиней и медведей ставили на кольях — тычинушках, а затем подожгли. Но, как видно, боги не приняли нашей жертвы... Помню, как нас уводили в рабство: я несу на руках Малушу, мы идём по скалистому берегу Ужа, а за нами горит Искоростень... Да, мы были в рабстве. Но остались князьями по крови. И поэтому ты — не сын ключницы, а достойный внук князя Мала и князя Игоря. И тебе править на Руси!

Мальчик посмотрел на него заворожённо, широко распахнутыми голубыми глазами:

— Да неужто, дядя?

— Верь, племянник, и это сбудется. Только раньше времени не трепи языком. Враг узнает и помешает. Надо помнить. Нам предстоит ещё много крови. Киевский стол даром не возьмёшь.

— Ты поможешь мне, дядя?

— Я живу этой мыслью.

И они обнялись — крепко, по-мужски, как и подобает соратникам.

Вдруг приблизились топот и крики: «Воеводу Добрыню — к князю! Воеводу Добрыню — к князю!»

— Ну, пора, — брат Малуши взял Владимира за руку. — Святослав мне велел присутствовать на приёме посольства из Нового города.

— А когда мы начнём занятия по военным премудростям?

— Завтра и начнём.

* * *

Но назавтра жизнь дяди и племянника потекла по-иному. А произошла эта перемена после разговора, состоявшегося у князя. Дело было так.

В гриднице — зале парадной княжьего дворца — Святослав сидел в красном высоком кресле. Настроение у него было доброе. Он мотал правый ус на палец, говорил мягким голосом и смеялся на удачные шутки. В креслах чуть пониже сидели: старшие княжичи — Ярополк и Олег, в белых простых одеждах, подражая отцу; Жеривол — в белой мантии; сын Свенельда Лют — в бархатной тужурке; и вбежавший перед самым началом приёма Добрыня — раскрасневшийся от быстрой ходьбы и немного взволнованный. На скамейках напротив разместилось посольство: Богомил, по прозвищу Соловей, и ещё четверо знатных новгородцев, среди них — Рог и Бочка. Поднеся дары Святославу — шкуры, серебро, золотую утварь, — представители городского веча изложили просьбу: княжича прислать для суда и власти.

— Остромир скончался, — заключил Соловей, — и пошли раздоры. Помоги замириться, княже.

Честно говоря, этот поворот не входил в планы Святослава. Он хотел, уходя будущей весной на Балканы, Ярополку передать киевский стол и в подмогу ему оставить Люта, а Древлянскую землю у Свенельда забрать, посадив в Овруче Олега. Новгород не вписывался в эту задумку. Но терять такую славную вотчину тоже было жалко.

— Благодарен новгородцам за честь, — весело ответил развалившийся в кресле князь, — но неволить сыновей не пристало Сами согласятся — я не стану противиться. Говори, Ярополче.

Юноша склонился в поклоне; его жидкие волосы скреплены были лобным обручем; небольшой подбородок упирался в грудь.

— Отче, — произнёс Ярополк, выпрямившись, — сердце не лежит у меня к Новгородской земле. Мне милее Киев. Лучше умереть холопом на родине, нежели посадником на чужбине. Уж не гневайся, отче.

— Я не гневаюсь, — сказал Святослав. — Ну а ты, Олеже? В Новгород поедешь?

Бравый ширококостный средний сын мощную пятерню приложил к груди:

— Отче, дозволь остаться. Любо мне воинское дело, просится душа с тобой на Балканы. Я от скуки умру на сводах да вечах среди новгородцев. Над собою пока не властен — как же властвовать над другими, отче?

— Тоже верно, — поддержал Олега отец. — Видишь, Богомил, как оно выходит. Не желают княжичи. Мне послать больше некого в Новый город.

Наступила пауза.

— Княже, у тебя есть и третий сын, — вдруг сказал Добрыня.

Святослав засмеялся. У него были крепкие красивые зубы, как у доброй лошади. Вслед за ним засмеялись прочие: Жеривол — негромко, сдержанно, княжичи — с издёвкой, лишь Мстислав Свенельдич губы зло скривил. Красный, гневом налитый Добрыня напряжённо молчал.

— Да, действительно! — потешался князь. — Как ты смотришь на это, Соловей? Мальчик умненький, на лету хватает науки — Асмуд очень его хвалил в последнее время. А в придачу ему я пошлю Добрыню — дядькой и вторым наставником. Славная выйдет парочка! — и опять живо рассмеялся.

Новгородцы сидели хмурые. Неожиданно ответил Богомил:

— Почему бы нет, досточтимый княже? Твой Владимир, конечно, мал, но Добрыня зато всех заткнёт за пояс. Мы о нём наслышаны. Станет он посадником при племяннике-князе.

Святослав перестал смеяться. Поглядел серьёзно.

— Что ж, — сказал, — может, ты и прав. Как считаешь, Мстише?

У Мстислава Свенельдича было лишь одно на уме: с глаз убрать Добрыню скорее — и чем дальше, тем лучше; в Новгород так в Новгород, может, там и сгинет. И поэтому Лют заверил:

— Мудрое решение. Лучше не придумаешь.

— Ну а ты, Жериволе, возражать не станешь?

— Я пророчу славное правление княжичу при содействии Добрыни, — объявил кудесник.

— Позовите тогда Владимира, — распорядился