Когда Захар вернулся в дом родной, его ждал откровенный ночной разговор на кухне. Иринка без утайки, подробно выложила ему и про ухаживания, и про предложения руки и сердца, и новую стиральную машинку продемонстрировала.

– Ты с ним спишь? – задал самый главный для любого мужика вопрос Захар.

– Нет! Нет, Захар, нет. Честно! А еще честнее: не знаю, что делать!

– Ну, давай разбираться! – предложил Захар, которого отпустило немного.

Иринка долгим, внимательным взглядом посмотрела на него, кивнула, что-то там для себя рассмотрев в его лице, и быстро организовала богатый закусочный стол. Картошечка вареная, соленья-маренья деда Захария, рыбка красненькая, селедочка с лучком, отбивные и литровая бутылка водки – для разговора, и поставила на стол пепельницу для двух некурящих.

Разговор предстоял непростой.

Выпили по первой стопочке молча, чокнувшись, поцеловавшись по-родному за благополучное возвращение Захара.

– Ирка, – облегчил ей задачу Захар, – я ведь понимаю, искренне понимаю – ты красивая, молодая, сексапильная, умница, а постоянно одна. Я все понимаю. Ты сама-то к нему что чувствуешь?

– А кто его знает! – не скрывала маету и сумятицу чувств Ирина. – Странно все!

– Давай-ка еще по одной, для легкости разговору! – предложил Захар.

– Давай! – согласилась она. – Может, действительно разговор смажет!

Выпили, закусили, и Иринку прорвало:

– Ты, Захар, – мне родной, самый родной человек! Но я не ассоциирую тебя с… – Она задумалась, подбирая точное определение, – ролью мужа, наверное. Нет, не так. Как мужа я тебя, само собой, воспринимаю, но не как плечо, защиту рядом, стену! Скорее, как любовника, которого любишь-любишь, но принадлежит он не тебе, другой, а ты миришься с таким раскладом и принимаешь как неизбежное. Конечно, ты – основной добытчик и кормилец в семье, и муж, и отец любимый, но глава семьи и опора ты номинальная. Нет, не так… Ты и глава, и опора, и кормилец, бесспорно, но… Вот случаются ситуации, когда просто необходимо мужское слово, решение и утешение, а тебя нет. Ну, по телефону это не обсуждается, это должно решаться внутри ситуации, здесь, понимаешь? Я не хочу тебя обвинять, ни в коем случае! Я пытаюсь разобраться в себе, в мыслях своих и чувствах. А ты мне помоги!

– Я помогу, Ир, ты только не нервничай так, я помогу! Давай еще хлопнем!

– Да, надо хлопнуть!

И поскольку рюмочки у них были малюсенькие, а разговор – ой, какой непростой, первый серьезный разговор за тринадцать лет семейной жизни, то они и не пьянели совсем, больше только подбадривали себя.

– Я это наговорила, потому что пытаюсь объяснить, что постоянное внимание, помощь, когда и не просишь, не намекаешь даже, а человек сам видит и делает – это так много, очень много значит! И ценится. Простое каждодневное участие в проблемах и помощь в их решении. О, господи, что я говорю! – всплеснула руками Ирина.

– Давай так, Ирин: я буду задавать вопросы, а ты станешь отвечать, в первую очередь – себе, а потом – мне. И давай договоримся: постарайся не лукавить и не обманывать ни себя, ни меня. Лады?

– Да, да, договорились!

– Тебе этот мужик нравится?

– Нравится, – сказала Ирина и подтвердила кивком головы. – Он настоящий мужик, не дешевка! Уж поверь мне. Ты же знаешь, я в людях разбираюсь!

– Хорошо! – принял первый ответ Захар. – Пошли дальше. Ты в него влюблена?

– Не знаю! Вот те крест! – И она перекрестилась. – Не знаю!

– Ладно, зайдем с другой стороны. Ты хотела бы с ним переспать?

И Ирка, честная душа, на одном духу, не задумываясь, выдала чистую правду:

– Да!

– Так! – сглотнул комок в горле все-таки не ожидавший такого энтузиазма Захар. – Передохнем от вопросов! Мне надо выпить. Я все-таки твой муж, и такие откровения жены – не бальзам на сердце!

– Ну, извини, извини! – чуть не расплакалась Ирина. – Договорились же – по-честному!

– Договор остается в силе, но выпить мне не помешает!

Выпили, закусили, закурили, позабыв о ранее закуренных сигаретах, да так и оставленных в пепельнице некуренными.

Захара немного догнало-таки спиртное. Ну, еще бы! Он добирался домой двадцать восемь часов, с тремя пересадками в аэропортах через две страны, у него сместились все, какие можно, часовые пояса и климаты, а тут такая песня по приезде!

Но даже почувствовав легкое опьянение, он не расслаблялся: надо же разобраться до конца, не оставляя отравляющих недоговоренностей.

– Ирк, – спросил он, – скажи, если б я к тебя пришел с таким же – ты б меня отпустила?

– Не знаю, Захар, – посмотрела на него больными глазами Иринка. Подумала, и честно призналась: – Отпустила бы, но обиделась бы обязательно! Мне больнее, у меня претензий к тебе больше: я честная жена, ждала тебя верно, никогда не изменяла, тащила на себе домашние дела, воспитание сына, а ты где-то по командировкам мотался, как хвост отрезанный, и вдруг – здрасте! «У меня новая любовь!»

– М-да! – расстроился почему-то Захар.

А Ирина, подумав еще, сказала:

– Знаешь, если бы мы вот так, как сейчас, посидели бы и во всем разобрались, если бы я поняла, что у тебя – настоящая, сильная любовь, а не просто ты меня на молодуху какую меняешь, я б отпустила и благословила. Только при одном условии: мы навсегда остаемся родными людьми, и дружим, и поддерживаем друг друга.

– Ирка, это ты потому так говоришь, что тебе этого сильно хочется в твоей нынешней ситуации.

– Нет, – не согласилась она, – я на самом деле представила сейчас, как бы все было, если б ты влюбился!

– Так, значит, ты его все-таки любишь?

– Не зна-а-аю! – простонала Ирина. – Но вот с тобой сейчас заняться любовью не могу! И не знаю – почему! То ли тебя предаю, то ли его! Чувство премерзкое!

Они все говорили-говорили, и не только о ее переживаниях, а обо всем, о чем не удосужились поговорить за тринадцать лет. И Захар все отчетливей понимал, что теряет ее. Что ее сомнения, рассуждения, желание поступить правильно, никого не обидев, на самом деле – просто убегание от истины. А она такова: да, он, Захар, самый родной и близкий человек, но любит она другого и боится себе в этом признаться.

Не ему, Захару, а себе.

Если бы Ирка могла себя видеть со стороны, когда говорила об этом мужчине! У нее глаза загорались и подергивались поволокой нежности, щеки розовели – и стыдно, и нельзя, и тепло на сердце…

Он понимал ее. Сам не проходил ни разу через такие переживания и выбор тяжелый – но понимал.

И если она для него родной человек, то надо ей помочь… и отпустить. Она не лукавила, когда призналась, что отпустила бы его и благословила бы, поменяйся они сейчас местами, но при одном условии…