Сходным образом рассуждал зоолог Уильям Стефенсон{3}. Даже вне сексуальных контактов чувствительная кожа влияет на поведение животного — заставляет его быстрее реагировать на изменения окружающей среды, скажем, бежать от жары. Безволосые покровы способствуют близким контактам не только между половыми партнерами, но и между матерью и детенышем. Обратите внимание, что у многих животных области тела, где к родителю прижимается отпрыск, часто безволосы или покрыты редкой шерстью — например, грудь у приматов.

Можно вспомнить, правда, что детенышу обезьяны нужно еще и за что-то держаться (за шерсть!), а также что наиболее интимные участки тела у людей — области вокруг гениталий — почему-то покрыты довольно жесткими волосами.

Оригинально мыслит американский нейробиолог Марк Чангизи{4}. Он полагает, что дело не в осязании, а в визуальном восприятии оголенной кожи. Чангизи даже выдвинул необычную гипотезу о том, зачем приматам цветное зрение. Традиционно считается, что умение различать цвета понадобилось обезьянам, чтобы замечать в листве спелые плоды или съедобные побеги. Странно здесь то, что, хотя пищевые предпочтения приматов очень разнообразны, их различия в цветовосприятии (у тех обезьян, кто обладает цветным зрением) невелики. Однако у всех млекопитающих красная кровь — а значит, цвет кожи у самых разных животных, в зависимости от наполнения их тканей кровью, меняется сходным образом. Кожа приматов, под влиянием эмоций или самочувствия, способна принимать самую разную окраску — от пунцовой до зеленоватой. Вот вам и гипотеза: обезьяны стали распознавать цвета, чтобы наблюдать за изменениями цвета кожи! В отличие от большинства млекопитающих, у многих обезьян отсутствует шерсть на части лица, оголен зад и некоторые другие хорошо заметные части тела. Зачем? Чтобы соплеменники могли следить за цветовой сигнализацией. Кожа, бледнея или багровея, помимо нашей воли информирует об эмоциях, о намерениях, а также о болезнях. Ну а алеющий зад самки обезьяны — как светофор для самца, сообщающий о готовности к соитию.

Когда наши предки встали на две ноги, их спины и животы стали издали бросаться в глаза — вот шерсть на них и исчезла, дабы сделать цветовую сигнализацию еще эффективнее. С ходу, конечно, сложно представить, о чем человек может сигнализировать голым животом. Но почему бы не выражать гнев или радость, скажем, затылком?

«Хуже всего на нашем теле видны три области (и все три мало годятся для цветовой сигнализации): макушка, подмышки и пах, — аргументирует Марк Чангизи. — Обратите внимание, что у людей эти участки, как правило, покрыты волосами»{5}. По поводу паха я бы, пожалуй, поспорил.

Чангизи предвидит возражение: приливы крови хорошо заметны на бледной непигментированной коже европейца, но у наших предков кожа, вероятно, была темной! Даже если так, «цветовое зрение возникло гораздо раньше, чем люди, а кожа наших обезьяньих предков вполне могла быть светлой»{6}. Иначе говоря, цветовое зрение приносило пользу тогда, когда кожа древних обезьян была бледна, потом уже гоминины — предки человека — потемнели, и спустя сотни тысяч лет навыки разглядывания кожи опять пригодились, когда некоторые люди снова стали светлыми.

Но вернемся к теории полового отбора. Существует несколько моделей (не исключающих друг друга), объясняющих, как работает половой отбор.

Во-первых, это «Фишеровское убегание»[12]. Согласно ему, предпочтение, которое самки начинают отдавать некоторому признаку самцов, может возникнуть совершенно случайно, спонтанно, в результате мутаций. Самки, предпочитающие самцов с определенным — случайно выбранным — украшением, спариваются с ними и передают такое украшение своим сыновьям, а дочерям — страсть к самцам, обладающим подобной красотой. В каждом следующем поколении усиливается и признак, и его привлекательность. Так у самцов павлинов развились огромные и вроде бы мешающие им жить хвосты, у оленей — ветвистые рога. Может быть, так было и с гладкой кожей — это просто признак, случайно ставший желанным?

Во-вторых, гипотеза хороших генов: ярко выраженные половые признаки говорят о том, что их носитель, преодолев все трудности, достиг половой зрелости, хорошо питался и обладает отличным здоровьем — настолько хорошим, что может себе позволить даже чрезмерно развитые украшения, мешающие жить. Отсутствие шерсти, на первый взгляд, трудно назвать украшением, хотя, пофантазировав, с этой трудностью мы справимся. Например, когда кожа не скрыта под волосами, животное может демонстрировать ее качество, а также мускулатуру и общее сложение своего тела: шерсть маскирует телесные изъяны. Все же на роль украшения больше годятся борода и другие «очаги» волос у человека, чем голая кожа.

В-третьих, это упоминавшееся ранее избегание паразитов — фактически вариация на тему «хороших генов»: сильно выраженные половые признаки сигнализируют о том, что самец устойчив к паразитическим атакам.

И наконец, еще один вариант, близкий предыдущему: сексуальные сигналы говорят об отменном иммунитете. Тестостерон, который отвечает за развитие вторичных половых признаков у самцов, одновременно может, если его много, угнетать работу некоторых звеньев иммунитета. Самец, который готов идти на такой риск, жертвовать иммунитетом ради красоты, и вдобавок дожил до репродуктивного возраста, — достойный выбор для самки{7}.

Все перечисленные варианты — даже последний — при желании можно приложить к истории с исчезновением волос.

Некоторые сторонники полового отбора предлагали «комбинированные» варианты гипотезы. Скажем, «половой отбор плюс неотения»: мужчины, как правило, предпочитают юных женщин. Почему? Во-первых, плодовитость женщин достигает пика в очень молодом возрасте, а затем падает{8}. Эта тенденция у мужчин выражена слабее. Во-вторых, признаки, подчеркивающие юность, детскость — большие глаза, маленький нос, округлый череп и гладкая кожа, вызывают родительские чувства, стремление опекать. О самках, выглядящих более детски, самцы начинали заботиться с особым рвением, поэтому у женщин в процессе эволюции прогрессировали черты, создающие видимость детскости, — в том числе безволосость.

Особо хитроумную версию роли полового отбора в исчезновении шерсти предложил философ и психолог Джеймс Джайлс, который сформулировал концепцию под названием «Теория голой любви»{9}. По версии Джайлса, дело было так. Когда наши предки стали прямоходящими, их стопы сильно изменились: большой палец примкнул к остальным, появились продольный и поперечный своды. Получилась отличная опора, только хвататься такой конечностью стало уже не с руки. И как быть детенышу? Раньше он висел на мамаше. Хватательный рефлекс, причем как у верхних, так и у нижних конечностей, — память о тех далеких временах — до сих пор сохранился у младенцев. Когда гоминиды выпрямились, необходимость удерживаться на теле родителя возросла, да стопы-то уже не те. Держаться только на руках — не вариант, велик риск сорваться. Пришлось матери придерживать ребенка самой. Однако если руки заняты, то неудобно собирать еду, сложнее убежать от хищника. Чтобы самки постоянно держали детенышей, понадобился какой-то особый стимул. Таким стимулом, полагает Джайлс, стало удовольствие от «интимного контакта между ребенком и матерью»: преимущество получали самки, которым нравилось прижимать своего отпрыска к себе. Контакт «кожа к коже» особенно приятен, поэтому самки и детеныши с более редкой шерстью получали преимущество. Некоторые исследования показывают, что и сейчас, если сразу после родов мать прижимает голого ребенка к своей обнаженной груди, кормление протекает более эффективно{10}. Автор полагает, что те эротические ощущения, которые женщины испытывают при стимуляции груди и сосков, имеют адаптивное значение. Шерсть на груди у наших предков исчезла, чтобы матери чаще хотелось прижимать дитя к себе, — это снижало детскую смертность. Так «материнский отбор» работал на поредение волос. Этому способствовало и то, что наши предки уже не проводили столько времени на деревьях: раньше шерсть оберегала кожу от царапин, причиняемых острыми ветвями. Теперь, в саванне, необходимость в такой защите отпала.