Внутри не было ничего, кроме самого папируса – аккуратно свернутого, намотанного на палочку драгоценного нубийского дерева.

Впрочем, задним числом Ат Сефор понял, что его опасения были напрасны: тот, кто устроил все смертельные сюрпризы в этом захоронении, не посмел бы поместить один из них в футляр, побоялся бы повредить священный папирус.

Жрец опустился на колени, вполголоса произнес благодарственную молитву великому Осирису и благоговейно развернул папирус.

Он знал, что сейчас перед ним находится одна из величайших святынь и сокровеннейших тайн подлунного мира. Жрецы Дома Чисел только вполголоса упоминали этот папирус. Говорили, что многомудрый Семос, составив его и записав собственноручно священными иероглифами, сам настолько испугался могущества этой надписи и власти, таящейся в ней, что повелел своим ученикам похоронить папирус в своей могиле.

Ат Сефору не терпелось увидеть великую святыню, своими глазами прочесть то, что в ней написано, и он, забыв о находящемся рядом грабителе, склонился над папирусом.

«Когда из вод предвечного моря вышел золотой холм, на нем распустился цветок лотоса, а оттуда появилось дитя, осветившее землю, пребывавшую во мраке. О, светлое дитя, Амон Ра, рожденный небом и вечностью! Ты создал все прочее своим языком и сердцем, то есть мыслью и словом, и в основу творения положил ты Великое Число, праматерь всех прочих чисел. Это число породило все прочие числа – и те, которые пасут на небесных лугах неисчислимые стада звезд, и те, которые управляют разливами Нила, и те, которые указывают сроки жизни и смерти каждого человека.

Ты создал это число, и оно создало тебя, ибо ты и есть это число, лежащее в основе всего сущего.

Это число есть истинное и тайное имя великого Осириса, Правдоречивого, Первого на Западе, Господина Подземного Мира, и тот, кто знает это число, обладает великой властью. Он знает, как течет Нил и как движутся звезды по своим путям, знает, как умножить урожай и как оживить того, кто уже отправился на Запад, в Царство Мертвых. Для того, кто знает это число, нет замков и стен, нет тайн и вопросов, ибо это число – ключ к любому замку и ответ на каждый вопрос…»

– Жрец, получил ли ты то, чего желал? – раздался вдруг в тесном помещении гробницы голос Шейха Ночи.

Ат Сефор неохотно оторвался от священного папируса и поднял взгляд на грабителя могил:

– Да, Шейх, я получил желаемое.

– Тогда покинем поскорее это место, и ты отдашь мне положенную награду.

Ат Сефор удивленно взглянул на главаря грабителей: в голосе его впервые за время их знакомства прозвучал плохо скрытый страх. Габд-а-Батх к чему-то прислушивался и зябко поводил плечами, будто ему стало холодно в душной тесноте подземелья.

– Что ты так смотришь на меня, жрец? – проговорил Шейх Ночи, перехватив взгляд своего спутника. – Это дурное место, и я хочу скорее покинуть его! Если ты возомнил, что я испуган, – ты ошибаешься, жрец: нет ничего такого ни в Царстве Живых, ни в Царстве Мертвых, что могло бы испугать Шейха Ночи! Ничего и никого – ни зверя, ни человека, ни бесплотного призрака, лишенного души Ка! Меня самого боятся даже злые духи Западной пустыни! – Он горделиво вскинул голову и закончил: – Мне угодно поспешить прочь из этого места и получить свою награду!

Ат Сефор свернул бесценный папирус, убрал его в деревянный футляр и спрятал на груди, возле тревожно бьющегося сердца. Ему не терпелось прочесть священный свиток, но Габд-а-Батх был прав: не следовало задерживаться в гробнице, это действительно скверное место. Особенно теперь, когда на полу погребальной камеры, возле оскверненного саркофага мертвого жреца, валялись бездыханные тела грабителей с искаженными болью и ужасом лицами.

– Я тоже хочу получить свою часть добычи, – подал голос Кривой Шакал, поднявшись на ноги и придерживая левой рукой обожженную и распухшую правую. – Не забывай, Шейх, ты обещал поделить добычу по справедливости!

– Обещал, – подтвердил главарь. – И мне угодно сдержать свое слово. А ты, Шакал – будешь ли ты справедлив? Отдашь ли Пятнистому Коту, и Песчаной Змее, и Черному Ибису их долю? – и он ткнул носком сандалии валяющихся на полу мертвецов.

– Им ни к чему серебро! – раздраженно выкрикнул Кривой Шакал. – Все равно они будут признаны виновными на Последнем Суде, им не суждено блаженствовать на полях иару, их души пожрет чудовище Амт… а я еще поживу и потрачу это серебро в харчевнях на правом берегу, в веселых домах возле переправы!

– Как знаешь, – равнодушно проговорил Шейх Ночи. – Поступай как знаешь, Шакал. Только не забывай: отнять долю у мертвого – это плохо!

– Нарушить покой могилы – это тоже плохо, однако мы делаем это всю жизнь! – отозвался Кривой Шакал, здоровой рукой собирая драгоценности и амулеты покойного жреца.

Дав ему несколько минут на сборы, Габд-а-Батх тронулся в обратный путь.

Коридор, отделявший главную погребальную камеру от первой, пустой, они преодолели без опасений. Только на середине его перешагнули мертвое тело Стервятника, и Ат Сефор негромко произнес охранное заклинание, которое должно было защитить его от бесприютной души непогребенного мертвеца.

Все трое вошли в первую камеру – ту, под опрокидывающимся полом которой нашла свой преждевременный конец черная свинья. Габд-а-Батх выглядел настороженным и неуверенным. Он отчего-то замедлил шаги. Глядя на него, Ат Сефор тоже приостановился. Кривой Шакал вырвался вперед, придерживая на плече тяжелый мешок со своей добычей и негромко бормоча себе под нос:

– Пусть меня ждет суд Осириса и зубастая пасть чудовища Амт, но остаток своей жизни я хочу провести в радости и веселье! Я буду кутить в прибрежных харчевнях, буду веселиться с красивыми женщинами из веселых домов…

Вдруг над головой у осквернителей могилы раздался глухой нарастающий грохот, словно разом загремели десятки огромных храмовых барабанов.

Габд-а-Батх отскочил назад, и жрец, не сводивший с него глаз, последовал его примеру. Только Кривой Шакал, занятый своими приятными мыслями, сделал еще один шаг вперед… и тут же на него посыпался град камней и комьев сырой глины.

Казалось, сама земля, грохоча и содрогаясь, обрушила на могильных воров свой гнев.

Жрец и главарь разбойников отступили в дальний конец первой камеры, до которого долетели только отдельные камни.

Через несколько минут обвал прекратился, в подземелье наступила мертвая тишина.

Кривой Шакал вместе со своей добычей был похоронен заживо, и вместе с ним была похоронена надежда на веселые кутежи в прибрежных харчевнях.

Но и двое оставшихся в живых были не в лучшем положении: единственный выход из гробницы был завален чудовищным грузом земли и каменных обломков.