— Лен, — сказал он. — Давай договоримся… Просто, чтобы между нами была ясность. Мы с тобой взрослые люди. И никто никому ничего не должен. То есть я, конечно, очень тебе благодарен за помощь. Но это не значит, что мы должны вцепиться друг в друга мертвой хваткой и умереть в один день, так ведь? Я не хочу ограничивать тебя. Ты замечательная женщина, и я никогда не строил иллюзий, что буду твоим единственным мужчиной. Я не считаю возможным ограничивать твою свободу. Но и ты уж, пожалуйста, не ограничивай мою. Договорились?

Давным-давно, еще в студенческие годы, мы с Машкой пошли на институтские соревнования по боксу — поболеть за наших ребят. Я сидела на трибуне и все думала: интересно, что чувствует боксер, когда его бьют в живот?

Прошло почти пятнадцать лет, и я наконец поняла что.

Сегодня, увидев Кирилла у себя на пороге, я снова задохнулась, будто мне со всего маху дали в солнечное сплетение. О чем нам после этого говорить? Ну вот о чем? Рассказать ему, как это бывает, когда всерьез жить не хочется? Объяснить, почему сбежала из прокуратуры? Что служебная квартира, которую дают работникам суда и не дают работникам прокуратуры, — только повод? А на самом деле ты просто не можешь больше работать с людьми, которые тебе доверяли, а ты из-за чувств-с вообще-то их предала.

Наверное, я максималистка, больше того: скорее всего, я совершеннейшая идиотка и никогда не научусь рассуждать, как взрослые разумные люди, к когорте которых принадлежит Кирилл. Но я хочу, чтобы мою свободу ограничивал единственный любимый мужчина. И хочу ограничивать его свободу. Я хотела жить по Ветхому Завету, хотела отдать себя всю, без остатка, и получить взамен его. Жизнь за жизнь, вот как. Наверное, так не бывает. И не о чем тут говорить.

— Я хотел поговорить о нас, — сказал Кирилл.

— Нас нет. И говорить не о чем. Ты меня использовал, я была дурой, больше дурой быть не хочу. Разговор окончен. Уходи и больше не появляйся, договорились? Если хочешь, можешь сразу припомнить, не забыл ли ты у меня что-то, кроме камеры. Потом я тебя не пущу, а вещи твои выброшу.

— Слушай, Лен, мы взрослые люди…

Господи, как же я это ненавижу! Как я ненавижу взрослых людей с их взрослыми отношениями, в которых никто никого не ограничивает и никто никому ничего не должен!

— Зачем ты устраиваешь на пустом месте целую трагедию? И в дом не пущу, и для меня тебя не существует, просто малый театр, вишневый сад, честное слово. Ну в чем драма жизни, а?

— Нет никакой драмы, о чем ты? Ни драмы нет, ни жизни. Было — и прошло.

— Ну, хорошо, ты обиделась. Хорошо, мы расстались. При этом, обрати внимание, не я с тобой расстался — ты ушла. И что? Я же не устраиваю истерик. Ты хотела расстаться, и мы расстались, что теперь, в лицо друг другу плевать, что ли?

Значит, вот как. Значит, это я ушла. Наверное, мне должно быть стыдно, что я его вот так вот бросила на произвол судьбы. Только почему-то мне не стыдно. Больно. Но не стыдно.

— Я не собираюсь никому плевать в лицо, — сказала я. — Меня не так воспитывали. Бабушка говорила, что плевать в людей — невежливо. Но видеть тебя я действительно больше не хочу. Повторяю: ты меня использовал. Это гнусно. Я не набивалась тебе в любовницы. Ты это затеял сам. Ты мне врал все время, тебе нужно было решить свои проблемы, нужно было, чтобы тебя свели с прокурором…

— Слушай, ну что ты все валишь в одну кучу? Любовь, дела… У меня были свои интересы. Но это не значит, что ты мне не нравилась тогда и не нравишься теперь. И у тебя, кстати, тоже был свой интерес. Что? Не так?

Я вдруг жутко устала.

— Весь мой интерес заключался в том, что я хотела найти по-настоящему близкого человека, Кирилл. Я думала, что нашла. Мечтала, что мы счастливо проживем жизнь и умрем в один день. Это смешно, наверное. Но я действительно так думала. Мне не нужны были все эти взрослые отношения, свобода, другие мужики. Мне тебя за глаза хватало. И я думала, тебе тоже достаточно меня одной.

Кирилл покачал головой. Может, собирался снова сказать, что я устраиваю драму на пустом месте. Но тут в кухню влетела Сашка:

— Мам! Теть Маша звонила!

Увидев Кирилла, Сашка поджала губы и буркнула: «Здрассьти».

— Что Машка говорит? Когда они приедут? — спросила я.

— Говорит, через две минуты будут, — ответила Санька и вышла из кухни, глянув на Кирилла из-под бровей.

Если моя сестра сказала: «через две минуты», значит, до вечера можно расслабиться. Но Машкины две минуты — это ровно сто двадцать секунд. Такая теория относительности на практике. Я обрадовалась, что времени на тет-а-тет с Кириллом больше нет. Не хотела я с ним разговаривать. И слушать его не хотела. Потому что я боюсь его слушать. Потому что он всегда мог убедить меня в чем угодно. И сейчас смог бы, будь у него достаточно времени.

— Извини, Кирилл. Мы должны грузить вещи.

Ровно через две минуты в прихожей послышался Машкин голос.

— Кузнецова! — заорала подруга. — Ну ты с ума, что ли, сошла?! У тебя еще половина вещей не собрана?! Сань, давай мы с тобой сейчас будем паковать все из прихожей, а Павлик начнет коробки вниз таскать. Паш! Давай, займись! Начинай с кухни!

На пороге появился Паша, прошествовал мимо меня к куче коробок в углу. Заметив Кирилла, сунул ему руку:

— Привет.

— Привет.

Пашка критически оглядел громоздящиеся во всех коробках вещи, кивнул Кириллу:

— Бери вот эту, а я — вон ту. Машина во дворе.

— Паш, Кирилл уже уходит. Он нам, к сожалению, помочь не может. Дела, — сообщила я.

Взяла со стола камеру, сунула Кириллу в руки.

— Ну все, пока.

— Ладно, — сказал Кирилл. — Пока, Лен. Если что — звони.

Я кивнула. Мы оба знали, что звонить я никогда не стану.

* * *

Через час Пашка выволок на лестницу последние коробки с нашим имуществом. Я прошлась по квартире, проверяя, закрыты ли окна и выключен ли газ. На всякий случай перекрыла воду в туалете. Все? Ну, вроде все.

Я поправила завернувшийся коврик в коридоре, задвинула в угол одиноко стоявшую посреди прихожей табуретку и заперла дверь — навсегда.

Во дворе Машка с Павликом вталкивали в машину узлы с нашим барахлом. Сашка с Сенькой на руках уже сидели в кабине «Газели».

— Присядем на дорожку? — предложила Машка, кивая на стоящие на асфальте коробки.

Мы присели.

— Чего он приперся-то? — спросила она.

— Камеру забрать, — ответила я. В сущности, это была чистая правда.

Мы сели в машину. Павлик газанул, и перегруженная «Газель» медленно вырулила со двора.

Я в последний раз посмотрела на дом, в котором мы с Сашкой прожили последние пять лет. Машина повернула, и дом скрылся из виду. Мне вдруг стало легко. Может, на новом месте у меня начнется совершенно новая, прекрасная и удивительная жизнь? Почему бы и нет.