направлении Тронхейма. Силье продолжала бежать, не думая о том, что это совершенно бессмысленно. Из-за нее Даг потерял единственное, чем он владел!

— Вернись назад, по крайней мере, с шалью, — обращалась она, всхлипывая, к безлюдной дороге. — Это самое красивое, что у него есть. Это его! Никто не может воровать у ребенка!

Один раз все обитатели хутора осмотрели вместе его вещи. На белье, это была наволочка, были вышиты витиеватые буквы, а над ними корона, принадлежавшая, по словам Бенедикта, барону.

Лишь когда Силье приблизилась к лесу, она снова стала приходить в себя. На дорогу падали тени высоких гор. В голове у Силье сразу всплыли легенды о Людях Льда. Она вспомнила, что Бенедикт рассказал однажды о Тенгеле Злом, о том, что он следил за теми, кто живет в этой долине с одной из горных вершин, о том, как с помощью заклинаний, чар и колдовства он принес несчастья тем, кто прогнал его с земли и из дома. Все, что он делал, было плохо. А за службу Сатане он получил личное благополучие и способность жить в мире духов. Так, несколько расплывчато, рассказывал Бенедикт.

Силье казалось, что тень, падавшая на дорогу, была тенью Тенгеля Злого, который сидел на одной из горных вершин и смотрел на нее с дьявольской усмешкой. Она прогнала эти видения и поняла, что замедлила шаги, но продолжала свой путь на север, истово и безнадежно, на подгибающихся ногах. Она должна получить эти вещи назад! По крайней мере, чудесную, с золотыми нитями, шаль.

Лес сомкнулся вокруг нее.

Как мог Хемминг так ее обмануть? И притом целовать! «Скоро вернусь!» Спасибо, хотела бы она это видеть! О нет, он, пожалуй, больше не появится. А если бы он посмел, то… она бы вытолкала его! Слезы горечи и унижения текли по ее щекам и превращались почти в льдинки в этот холодный зимний день. Она вытирала их, но слезы все текли.

Сумерки подкрались незаметно, сменив дневной свет. Силье неутомимо продолжала свой бессмысленный путь. Вдруг ей послышался впереди конский топот. Она вытерла слезы, чтобы лучше видеть. Может быть, он все-таки раскаялся? В ней затеплилась надежда.

Но это был не Хемминг. Это был его господин и мастер, которого Хемминг не хотел знать и от которого открещивался, и которого все боялись. Это был тот мужчина, который помогал Силье раньше. Тот, кто никогда не выходил у нее из головы, хотя она и молилась о том, чтобы его забыть. Два раза видела она его, лишь два раза. И все же он преследовал ее в самых сокровенных мечтах.

Он остановил коня. Силье подошла совсем близко и положила руку на седло.

— Он взял ее, — плакала она. — Он взял ее!

Мужчина оцепенел.

— Что он взял?

— Единственную собственность Дага, его материнское наследство. Прекрасную шаль и другие вещи, в которые он был завернут. Те, которые вы просили меня беречь. Он обманом выпроводил меня из комнаты и украл их. Что я теперь должна делать? Ведь вещи принадлежат Дагу.

Она обессилено прислонилась головой к его ноге, почувствовала его тепло сквозь темную зимнюю одежду. Ей показалось, что он расслабился, когда она сказала о вещах Дага. А что он, собственно, подумал? Он посмотрел на ее хрупкую шею, плечи, сотрясавшиеся от отчаянных рыданий, и подержал минуту свою руку на ее голове. Она услышала, что он смеется, и подняла голову.

— Они здесь, Силье. Я встретил Хемминга на дороге и заставил его отдать их.

Он показал ей вещи Дага, все три. Ее лицо было в это мгновение достойно восхищения: полосатое от слез, но освещенное изнутри солнцем благодарности.

— Они у вас!

Но ее улыбка погасла, она почувствовала опасение. Может быть, он задумал оставить их теперь у себя? Но он покачал головой.

— Они твои, — сказал он. — Ты распоряжаешься ими вместо Дага. Но закрывай их теперь лучше! Садись на коня, доедем до хутора.

Он помог ей взобраться на лошадь, посадив ее впереди себя так, чтобы обе ноги были по одну сторону.

— Но как ты отправляешься в дорогу зимой? — спросил он низким голосом. — Без плаща и с непокрытой головой? Хорошо, что еще не так холодно. Моя шуба достаточно широкая, чтобы прикрыть нас обоих. А на голову ты наденешь шаль Дага.

Силье возражала, явно взволнованная тем, что придется сидеть так близко от него.

— Я не могу надеть это, — сказала она о шали. — Она слишком красивая.

— Не для тебя, маленький филантроп. Я не знаю никого, кто бы заслуживал этого больше.

Он обернул ее голову тонкой шалью и завязал ее под подбородком. Силье была удивлена, как хорошо она согревала. Уши у нее были такими холодными, что ныли. Потом он накрыл ее шубой, и ей показалось, что она сидела в маленьком теплом доме, который нагревался от его тела. Силье немного помедлила.

— Могу я… держаться за вас, господин?

— Мне кажется, тебе придется, — засмеялся он. — Иначе ты, пожалуй, свалишься.

Осторожно и боязливо она обняла его и ухватилась за его плечи. У него было хорошо сложенное и жилистое тело, она это ощущала. Под ее рукой вздымались огромные плечи, неестественно сильные. Она пыталась держаться от него на небольшом расстоянии, но сидеть так было невозможно, и, вздохнув, она прислонила голову к его плечу. Она почувствовала у виска его ключицу и теплоту его шеи.

— Неужели ему так плохо, что он должен красть одежду бедного ребенка? — негодующе спросила она.

— Разве ты не поняла, Силье? — Низкий голос вибрировал у ее щеки. — Бенедикт рассказал мне о монограмме и баронской короне. Ребенок был найден рядом с городскими воротами. После этого для Хемминга не составляло особого труда узнать, кто мать Дага. И тогда он стал бы вымогать у нее деньги. Это могло продолжаться очень долго, потому что, как ты понимаешь, он не отдал бы эти вещи, которые сами по себе не представляют такой уж большой ценности.

— Так подло! — вырвалось у Силье. — Так бессовестно использовать трудности женщины! Он знал о вышитых на белье буквах?

— Не точно, но он знал, что белье помечено. Он, видимо, хотел изучить это без посторонних.

Силье села поудобнее, чтобы не соскользнуть вниз.

— Должна признаться, что я не раз осуждала мать Дага за то, что она выбросила беззащитного ребенка. Но имеем ли мы право судить? Что мы знаем о причине?

Он не отвечал. Было тепло и приятно под волчьей шубой, из нее выглядывал только кончик ее носа. К своему ужасу, она обнаружила, что что-то начало твориться