Ей было двадцать пять, она была замужем, и он это знал.

Она тоже влюбилась в Антона. И тоже с первого взгляда.

Но об этом он тогда только мечтал. Возможно, его мечты были небезосновательны, ведь он смотрел в глаза своей возлюбленной, а глаза это зеркало души — так его учили в школе.

Оба страдали весь учебный год, но признались в этом друг другу лишь в день, когда формально закончилось Антоново детство — на выпускном балу.

Антон пригласил Наталью Алексеевну на первый вальс. При этом ему пришлось обогнать и едва ли не оттолкнуть кривоногого плешивого физрука, уже протянувшего свою клешнеобразную руку к его хрустальной, серебряной мечте, властительнице и повелительнице дум… К его драгоценной возлюбленной, которую он стискивал в объятиях каждую ночь — а иногда, забывшись, и среди урока — и которую с тоской отпускал от себя утром, долго ещё не желая вставать с постели, вжимаясь лицом в подушки, пахнущие её нежными лёгкими духами… К его маленькой, как девочка, хрупкой Натали, которую он носил на руках у груди, грозящей иногда разорваться от ударов огромного не умещающегося в своём обиталище сердца, поражённого самым сладостным и самым болезненным недугом…

Учительница была такая миниатюрная, что Антон не знал в первый момент, как же ему следует её держать. Но благодаря Натали всё как-то устроилось.

И головокружение быстро прошло. Если бы не крепко усвоенная юнгой наука передвигаться по качающейся на волнах — порой, на штормовых волнах — палубе, он, вероятнее всего, соскользнул бы на первом же па с паркета, который ходил под ним ходуном.

На следующий танец Антон пригласил Натали, когда тот ещё не начался — он просто не отошёл от неё, чтобы больше ни у кого не оставалось шанса. Он рассказывал ей что-то по-английски о проведённых в экспедиции пятнадцати месяцах. Учительница улыбалась — по крайней мере, на одного ученика она недаром тратила свой педагогический дар — и подбадривала его короткими репликами вроде «I see…», «well…» или вопросами: «really?», «and what was happened?» — и тому подобное.

И следующий танец они танцевали вместе, и следующий.

Но разговаривать они перестали. Каждый из них окончательно понял, что чувство его взаимно — а чувства, как известно, не нуждаются в словах. Обо всём прочем говорить не было сил.

— Давайте уйдём, — сказал, наконец, Антон.

Ему показалось, что если в самое ближайшее время он не прижмёт к себе эту женщину так, как делал в своих мечтах, он погибнет, он задохнётся, подобно рыбе, выброшенной на берег.

Его хриплый голос слышала только Натали — спорящие между собой по силе грома барабаны, взнузданные и пришпоренные одноклассником и соседом Антона, Витькой, рояль под предводительством учителя пения Альберта Ивановича, бренчание четырёх гитар и пары маракасов перекрывалось только голосистой и вполне профессиональной трубой физика Баргеныча.

Таким же севшим голосом она ответила:

— Встретимся в конце набережной ближе к полуночи, а сейчас разойдёмся.

После этих слов Антон уже не чуял под ногами ни отполированного паркета актового зала, ни горбатых дощатых полов родного класса и не менее родных коридоров, ни затёртой и щербатой плитки мужского туалета. Где, между делом, он не счёл возможным для себя отказаться при салагах-одноклассниках от стакана дешёвого, как молоко, и сладкого, как чай в школьном буфете, «Крымского», принесённого кем-то весьма предусмотрительно — что им всем, таким уже взрослым, это детское шампанское, милостиво разрешённое родительским комитетом из расчёта по полбутылки на нос!..

Положив на самое дно души обещанный из первых рук сладостный час свидания, Антон вдруг словно обрёл благоразумие и старался не смотреть слишком часто и слишком пристально в сторону Натали, чтобы не навлечь на неё подозрений. Он переключился на младший контингент: не отказывал девочкам, наперебой приглашавшим его не только на «белый», а на все подряд танцы, не брезговал выйти покурить с пацанами, которые номинально были его однокашниками, но с которыми его разделяла неизмеримая пропасть.

Сцена первой любовной близости героев фильма, в съёмках которого столь непосредственно участвовал Антон, происходила на морском берегу, лунной ночью, под тихий шелест волн. Именно так он себе и рисовал свою первую ночь с Натали.

Так оно и случилось. Почти без слов — как в том кино.

В хрупкой Натали оказалось столько темперамента и нежности, что Антон не успел заметить ни свою первую неудачу, ни абсолютное неумение целоваться. Она очень скоро всё поставила на свои места, и к рассвету оба были измождены, как бывают измождены опытные любовники.

Только на короткий миг в Антоне шевельнулось сомнение: а не оставить ли мечту об актёрской стезе, о Москве?…

Ещё три бурных и незабываемых ночи они провели вместе, и Антон покинул родную Ялту.

* * *

Антон вышел минут через пятнадцать, вместе с мужчиной, представленным мне как Давид. Они пожали друг другу руки, мужчина кивнул мне и ушёл, а Антон отрешённо как-то сел рядом.

Я сказала:

— Это твой сын от Натали?

Он не удивился, а просто ответил:

— Да.

— А где она сама?

— Умерла семь лет назад.

— Ой, — тихо сказала я. — Прости, мой родной.

Я погладила его по сгорбленной усталой спине и прижалась к ней лицом.

* * *

Натали с мужем эмигрировали перед началом следующего учебного года — они давно готовились к отъезду.

Беременность Натали стала необычайно приятным сюрпризом, поскольку до этого у них много лет ничего не получалось к великому огорчению родственников с обеих… точнее, со всех четырёх сторон — со стороны мужа и со стороны Натали, и со сторон Советской и Израильской. Особенно воодушевлял почему-то всех тот факт, что будущий ребёнок вывозится с какой-никакой, милой или немилой, а с земли, вскормившей несколько поколений его предков, и отправляется он в надёжном укрытии материнской утробы в свою исконную Отчизну, как бесценный контрабандный груз и как фига в кармане.

Старая двоюродная бабка Натали, провожавшая внучатую племянницу навсегда — по крайней мере, до встречи не ближе, чем на лоне Авраамовом — приложила свою смуглую костлявую руку к тощему узкому животу будущей матери и тихонько посмеиваясь сказала:

— Покажи им всем нос, мой мальчик! — И добавила: — Давидом назови.

— А если девочка будет? — спросила Натали.

— Мальчик там, Давид! — твёрдо припечатала бабка.

Сыну Натали рассказала всё перед своей смертью — она умирала долго, от рака крови.

Имя Антона уже в те годы было хорошо известно во всём театрально-интеллектуальном мире, поэтому долго объяснять Давиду, что