До Антонио наконец дошло: влажные следы на лице Угарте оставили слезы. Ничего другого и быть не могло.

Раньше, я имею в виду шестидесятые годы, в Германии, Швейцарии — да где угодно, зарабатывали такие деньги, какие нам тут, в Испании, и не снились, а теперь ничего подобного. Обедаем мы как-то в одном занюханном ресторане Гамбурга — кстати, нет ничего отвратительней немецкой кухни, — и Руперт, наш сопровождающий, подходит к нам и спрашивает, сколько я получаю. А я ему: десять тысяч в переводе на марки, чистыми, то есть уже с вычетами. Он прямо окаменел от удивления, поскольку ему набегало всего тысяч семь в месяц. Представляете?

Одна из женщин отозвалась:

— А я о чем говорю? Просто в последнее время вокруг Европы поднимают много шума, но в действительности люди там нуждаются не меньше нашего. За примером не надо далеко ходить: сейчас я занимаю должность главного редактора и получаю четыреста двадцать[37], а Надин, невеста моего брата, — только двадцать восемь тысяч франков, хотя она работает в «Экспрессе» и тоже главным редактором. В пересчете это составляет…

— Около трехсот семидесяти, если разделить на двадцать по курсу, — перебил ее мужчина. — Считай, ничего — слезы.

— Так эта самая Надин ушам своим не поверила, услышав, что я зарабатываю больше. Они там все до сих пор уверены, будто Испания застряла в семнадцатом веке и способна производить лишь плетеные кошелки. Попробуйте-ка теперь убедить их в обратном. У нас любой журналист, даже середнячок, если не сказать посредственность, может заколачивать до двухсот тысяч песет.

— Плюс около пятнадцати разных дополнительных выплат — не забывай об этом, — добавила вторая женщина. — За границей нет такого количества надбавок.

— И такого количества праздников. Там не транжирят деньги на выпивку и развлечения, — пояснила третья женщина, которая курила тонкие длинные сигареты, вытаскивая их одну за другой из портсигара. — Знали бы вы, сколько денег мне приходится выплачивать моим служащим по страховкам.

— Ты владелица, детка, — возразил ей мужчина. — Так сказать, эксплуататорша, с чем тебя и поздравляю.

— Можешь не поздравлять: цена всему — дерьмо, — ответила та, кого назвали экплуататоршей. — У меня трое продавцов, и я плачу им восемьдесят тысяч каждому, не считая страховки и всей этой канители с дополнительными льготами. Как вам это нравится? Восемьдесят тысяч — за стояние в торговом зале! Хорошо устроились; им, конечно, не на что жаловаться. А я, эксплуататорша, имею с этого шиш с маслом. Не веришь — пойди спроси у них сам. Но в одном я с тобой согласна, Луис. Там, в Европе, по сей день уверены, что испанки расхаживают по улицам с мантильей на голове и гвоздикой в зубах.

— И все-таки, черт подери, мы зарабатываем больше, — гнул свое мужчина. — Тут не о чем спорить. Кроме того, нам выдают чек на две тысячи песет, если приходится обедать вне офиса, чего, например, не принято у немцев. И нам отваливают пятнадцать кусков в сутки командировочных, если мы выезжаем за границу, плюс проживание в гостинице плюс завтрак, плюс такси из аэропорта в гостиницу и обратно.

— Дайте-ка я расскажу вам одну сплетню, — вызвалась женщина, которая до сих пор молчала.

Чаро нежно улыбалась, всячески демонстрируя радость от возможности видеть его вновь. Ее лицо излучало полное удовлетворение жизнью. Рядом стоял Лисардо и обнимал Ванессу за бедра.

— Пятнадцать кусков, братцы. Такие бабки — просто не верится! Слишком хорошо, чтобы быть правдой, — удивлялась Ванесса.

Антонио тяжело облокотился о стойку, не выпуская из рук бутылки с пивом. «Что это за группа? — подумал он про себя. — Похожа на “Джипси Кингс”».

Ванесса скривила пухлые губы и продолжила:

— Слышь, ты, фотяра! — Она засмеялась. — Эти деньги мы не просадим на пиво, и не надейся. Прибережем их для коки.

— Ты сегодня скучный, Антонио. Хандра напала? Или плохо себя чувствуешь? — спросила его Чаро.

— Ни то, ни другое, — ответил Антонио. — Все в порядке, да, сеньоры, все обстоит как нельзя лучше. У меня получится прекрасная книга. Надо попросить, чтобы комментарии под моими фотографиями сделал кто-нибудь другой… Нет, подождите…

— Что? — переспросила Чаро. — Не поняла, хочешь угостить нас пивом?

— Конечно, хочет. В счет тех фоток, которые он с тебя сделал, — распорядилась Ванесса. — Хоть пивом расплатится. А то прямо достал нас всех!

— Да, пиво, — послушно повторил Антонио. — Угощаю… О чем это я? Нет, комментарии под фотографиями лучше сделать самому… Да, самому… именно так. Думаете, мне не по силам их придумать? Напрасно. Я отлично справлюсь: текст и фотографии — Антонио Сантос… Или лучше так: автор текста и фотографий — Антонио Сантос. Нет, все-таки: Антонио Сантос — текст и фотографии… А может, просто — Тони Сантос. Звучит, а? Тони Сантос, Национальная премия по фотографии!

— Заказывай пиво и кончай вешать нам лапшу на уши. — Ванесса подала Розе знак, но та или не заметила, или сделала вид, что не заметила.

— Поди возьми сама, — сказал Лисардо. — Мне одну бутылку. — Он повернулся к Антонио. — Ты меня снимал, да? Теперь плати, приятель.

— «Лейка» — лучшая из камер. Самая надежная в мире, со световым объективом, и никаких автоматических заморочек. Ею в свое время пользовались Роберт Капа и Мэн Рей, — бормотал Антонио. — Пятьдесят в объективе и без отражателя… Надо быть ближе к жизни… К черту телеобъективы, к черту съемки на расстоянии! И совершенно бесшумная. Ее придумал Оскар Барнак[38], один немец.

— Хочешь еще пива? — спросила его Чаро.

Ванесса теребила молнию на брюках Лисардо, в то время как тот разговаривал с каким-то парнем элегантного вида, одетым в фирменные джинсы. Парень расхохотался и обнял Лисардо за плечи. Потом стал рассказывать что-то про ужин с одной из ведущих телевидения.

Пластинка с «Джипси Кингс» кончилась, и ей на смену поставили новую. Ванесса подошла к стойке и громко, пытаясь перекричать музыку, попросила пива. Розы на месте не оказалось, вместо нее стоял какой-то незнакомый официант с длинными баками… Получив пиво, Ванесса раздала бутылки всей честной компании.

Официант, приблизительно одного возраста с Антонио, стоял перед ним и тряс его за плечо.

— Эй, парень! — говорил он. — Гони бабки! С тебя тысяча двести.

Антонио отсчитал деньги.

— Тусовочка нарисовалась, — восхищался Лисардо, — я тебе задам!