В том, что Лаис невиновна, Клеарх был совершенно убежден. Он был также почти убежден, что здесь не обошлось без интриганки Мауры — уж очень она нынче лезла вперед и норовила очернить Лаис. Именно Мауре было проще всего украсть данкану Лаис и подбросить на место убийства.

Однако зачем Мауре понадобилось убивать Гелиодору?! Клеарх знал, что та была очень добра, старалась ни с кем не ссориться и даже с Маурой и ее компанией уживалась довольно мирно, хотя самой близкой ее подругой была Лаис. И Гелиодора была самой близкой, вернее, единственной подругой Лаис.

По сути дела, если бы Маура оказалась среди подстрекательниц убийства, ее жертвой должна была стать Лаис…

Клеарх вздохнул, с болью в сердце глядя, как рабы уносят девушку, так и не пришедшую в сознание.

Потом он посмотрел на Никарету, которой предстояло продолжать испытание аулетрид. Вид у них был довольно жалкий и обескураженный: ведь почти все жители разошлись, потрясенные случившимся!

Клеарх тоже не мог дольше находиться около храма, на ступенях которого все еще лежало тело Гелиодоры. Ему нужно собраться с мыслями, чтобы решить, как спасти Лаис.

— Послушай, верховная жрица! — послышался вдруг звучный голос, и к Никарете сквозь ряды немногих оставшихся зрителей пробрался… Нет, важно прошествовал невысокий, немного плешивый и несколько кривобокий, довольно невзрачный человек, одетый в белый гиматий и живописно задрапированный в алую хламиду — настолько яркую, что на нее больно было смотреть.

Клеарх удивился, что не разглядел его раньше. Возможно, этот человек не мог пробраться из задних рядов, хотя всегда и везде предпочитал держаться на виду. Ведь это оказался знаменитый афинский омилитэс Демосфен.

Он был приглашен в школу гетер на общие испытания аулетрид, а потом должен был остаться на соблазнения по жребию. Люди, хорошо знающие его несговорчивый, заносчивый характер, заранее предрекали провал той девушке, которой выпадет жребий соблазнить Демосфена. Если Артемидор Главк был неприступен из равнодушия к плотской любви (то есть таково было общее мнение), то Демосфен — из чистой вредности и любви унижать других, особенно женщин.

Особенно продажных женщин!

Ходили слухи, что в молодости он был отвергнут одной гетерой и так возненавидел с тех пор это сословие, что не мог упустить случая унизить его представительниц.

Клеарх сразу вспомнил, как говорил о нем с Лаис и как она сморщила свой чудесный носик при одном упоминании имени Демосфена.

«Бедная девочка, — с болью подумал Клеарх, — удастся ли мне увидеть тебя вновь?»

Клеарх вспомнил, как встретил ее впервые на храмовом празднике, когда было обнаружено и закрыто тайное святилище Кибелы в подземелье. Лаис, увенчанная розами, была так прелестна, смущена и горда, что нежность и желание одолели Клеарха, и он поклялся, что рано или поздно эта девушка будет принадлежать ему. Он начал приглашать Лаис на свои симпосии, исподволь приучал к себе, страстно мечтая о том дне, когда сможет ею обладать, смиряя свою ревность, ибо понимал, что гетера не может принадлежать одному мужчине… Самым тяжелым испытанием для него было наблюдать, как Лаис отдается Артемидору — так пылко и страстно отдается, словно влюбилась в него!

Завтра о ее победе над Артемидором Апропозитосом, Артемидором Неприступным должны были объявить со ступеней храма Афродиты. Завтрашний день должен быть стать днем триумфа Лаис — ведь, насколько было известно Клеарху, она единственная из аулетрид выполнила свое задание. Теперь трудно предугадать, сообщит ли Никарета коринфянам об успехе аулетриды, которую подозревают в ужасном преступлении.

Едва ли…

И, возможно, Артемидор так и не узнает, что был совращен женщиной, а не своей бездушной мраморной любовницей, и, значит, теперь у него есть повод исполнить клятву, которую некогда дал матери, и жениться. То есть все труды по подготовке этого обмана, все старания, предательство Мавсания — все было бессмысленно!

При воспоминании о Мавсании какая-то мысль мелькнула в голове Клеарха, однако тотчас исчезла, спугнутая звучным голосом Демосфена:

— Желаешь ли ты, великая жрица, чтобы великий эллинский омилитэс избавил храм Афродиты от позора и спас эту несчастную аулетриду от обвинений?

Никарета, которая из последних сил старалась сохранить остатки самообладания и призвать к порядку своих перепуганных, плачущих питомиц и расстроенных наставниц, чтобы хоть как-то закончить испытания, недоверчиво взглянула на Демосфена:

— О чем говоришь ты, господин? Да возможно ли это?!

— Возможно ли это? Ты оскорбляешь меня сомнениями, — высокомерно ответствовал Демосфен. — О чем я говорю? Да лишь о том, что мне нужно совсем немного времени, чтобы поговорить с Лаис, — только и всего! И завтра — завтра же! — при полном собрании граждан Коринфа я избавлю Лаис от всех обвинений, а храм Афродиты — от позорного клейма.

Никарета умоляюще взглянула на архонта, который с любопытством прислушивался к этому разговору, хотя, конечно, и был изрядно уязвлен тем, что знатный афинский гость обратил свое красноречие к Никарете, а не к нему, главе городских властей. Однако он не мог противиться влиянию знаменитого афинянина.

— Ну хорошо, — смилостивился архонт наконец, — но только недолго!

— Могу я сопровождать нашего гостя? — спросил Клеарх.

Архонт растерялся. Он явно мечтал поставить на место хоть одного из этих заносчивых Азариасов, но не решался.

— Да простит меня господин коринфянин, — внушительно проговорил Демосфен, — но я должен поговорить с этой девушкой один на один.

Архонт едва сдержал довольную улыбку при виде поражения Клеарха, однако лицо его не утратило выражения суровой значительности.

— Прости, Клеарх, — сказал он, разводя руками. — Если в самом деле хочешь помочь Лаис, предоставь дело нашему уважаемому гостю.

Клеарх склонил голову, показывая, что смирился.

И тут он вспомнил, что за мысль его осенила при воспоминании о Мавсании!

Это открытие настолько потрясло Клеарха, что он замер, ошеломленно глядя в никуда, и больше не обращал внимания на то, что происходит на ступенях храма Афродиты.

Между тем Никарета позвала евнуха.

Подбежал, переваливаясь, Галактион. Его добродушная физиономия была донельзя обеспокоенной, а глаза покраснели от слез. Ему, конечно, было невыносимо жаль Лаис, однако он ни за что не решился бы ослушаться приказа Никареты.

Галактион взял бесчувственную девушку на руки и направился куда-то в обход храма. Демосфен, горделиво держа голову, следовал за ним. По приказу архонта туда же пошли также несколько рабов, которым следовало охранять знатного гостя из Афин, — однако только снаружи, не заходя в темницу кошмаров, о которой ходили самые ужасные слухи. Возможно, это были только слухи, но проверять их правдивость никто по доброй воле не решился бы. Архонту тоже меньше всего хотелось жертвовать хорошо обученными рабами, каждый из которых обошелся городской казне в изрядную сумму. Вздумалось Демосфену щеголять своей храбростью — его дело! Впрочем, архонт был почти убежден, что в темницу Демосфен не войдет: станет беседовать с девушкой из-за двери.