Жмурится, кошечка, вот-вот заурчит. Очень довольна собой.

— Испытать оргазм, Эвочка, можно только во время мытья медицинской посуды, и ты это знаешь, как никакая другая женщина.

— Все подкалываешь? Я почему об этом говорю. Мне кажется, Ленка не случайно насчет любви прохаживается. Тонко намекает, что это уже не для меня, что мое время вышло. А вчера перед обедом вообще перл выдала: мол, студия давно пустая, мамочка. Что, мол, перестали на тебя мужики клевать?

— Так вот о чем был у вас разговор, из-за которого бешеный мальчик Рома появился.

Я смотрю на кровать, на которой отдал концы капитан Тугашев. Спящего музыканта положили на другую.

— Нет, это была прелюдия к разговору. (Она гладит волосы на моей груди. ) Угомонили мы бешеного мальчика, а Ленка меня в кабинете ждет. И давай правду-матку гвоздить! Клюют на тебя, мамочка, только впечатлительные и безвольные существа, истерики да истероиды. Мужики на тебя, мамочка, не клюют. Вот и получается, что пациенты у нас сплошь безвольные истерики. Пациенты у нас — дерьмо, говорит. И все из-за тебя… из-за меня, то есть.

Эвглена привстает, рассерженная.

— Ну, привела я волевого бойца! И что? Он был идеальным пациентом?

— Если его убили, может, и был идеальным.

— Ну вот. Спасибо, напомнил…

Да уж, убийство продырявило картину их абсурдного мира. В дом вошла Новая Сила, но, по-моему, ни одна из хозяек до сих пор этого не поняла. Я наврал им, что опознал руку повара-китайца, — маленькая пакость. Пусть грызутся друг с другом, пока невидимый игрок осваивается… И еще — я, конечно, сильно рисковал, сообщая Елене, что убитый Рома Тугашев был ментом. Мать и дочь запросто могли помириться и выработать общее мнение. Например, такое: пора рвать когти. Сворачивать больницу, избавляться от свидетелей и трупов, причем, как можно скорее. В этом варианте моя кандидатура — первая на уничтожение. Но я рассчитывал, что неприязнь Елены к матери достигла той стадии, когда разум пасует перед распустившимся цветком паранойи…

Похоже, я не ошибся.

— А ты скажи Елене, что критиковать — все мастера, — предлагаю я.

— Уже. Знаешь, что она ответила? Сама, говорит, пойду на улицу, если мать обос… обделалась. Чертовщина. Что ты обо всем этом думаешь?

— Я думаю, не продолжить ли нам?

Эвглена сбрасывает халат.

— Правильно, хватит о грустном!

Она быстро возбуждается, кошечка. Она ложится на бок и подставляет мне попку. Я провожу пальцем по нежному позвоночнику. Млеет… Я легко могу ее убить. Задушить — одной рукой. Или сломать шею. Или взять за волосы и перекусить горло.

Если бы это могло меня спасти…

Убивать мою супругу нужно со смыслом, продумав все дальнейшее. Но если я почувствую, что меня опять пускают под нож, я сделаю это без всякого смысла. Я сделаю это.

— Ну? — торопит меня Эвочка.

Позы, которые мы практикуем, всего две: она сверху — я снизу, а также: она — спиной ко мне, я — сзади. На первый взгляд, иных вариантов быть не может.

— Давай попробуем по-другому, — предлагаю я.

— Как?

Я рассказываю.

— Ну у тебя и фантазия, — восхищается она. — А не свалишься с кровати?

— Ты меня держи.

Соединяем наши усилия.

Ее лодыжка на моем плече ходит ходуном, соскальзывает на культю. «Быстрее, Саврасов, быстрее!» Можно и быстрее. Теперь вся она бьется — как рыбина, выброшенная на берег. Я позволяю себе отключить самоконтроль, я отпускаю себя на небо. Т… т… три!!! Стонем хором.

Алик Егоров смотрит на нас с отвращением…

— Кстати, про любовь, — вспоминаю я «как бы вдруг». — Может, охлаждение твоих отношений с Еленой объясняется тем, что у нее парень появился?

— В каком смысле, — напрягается Эвглена.

— В том смысле, что не простой кавалер, а молодой человек с перспективой. По-моему, девушка думает о замужестве. Поздравляю, бабушкой станешь.

Она взволнована и не думает этого скрывать. Больше того, она пугается.

— Откуда знаешь?

— Елена сама рассказала. Только, пожалуйста, не ссылайся на меня, а то твой отпрыск меня за это…

— Своих источников не выдаю. И что за кавалер?

— Кажется, в школе с ней учится.

— Понятно… — говорит Эвглена. — Многое становится понятным… — Она сползает с постели, попадая ногами точно в шлепанцы. — Ну, детки чертовы. Сопляки. «Гормоны любви» у них, видите ли…

Потягивается. Набрасывает на себя халат.

— Слушай, ты даже не представляешь, как мне помог!

Она заглядывает к тете Томе («Спит, старушка…») и снова прикрывает дверь в каморку.

— Мой рыцарь, вы достойны награды, — провозглашает она шепотом.

Я знаю это.

34.

Мобильник внезапно заиграл, запел, засветился и даже затрясся.

— Приветствую, — сказал Неживой. — У твоей матери отключено. Не знаю, только трубка или мозги тоже.

— Ее разбудить? — сонно спросила Елена.

— Зачем? И с тобой можно прекрасно поболтать, несмотря на твой возраст. Ты во что сейчас одета?

— В ночную рубашку, — сказала Елена.

— Какого цвета?

— Белая в желтых цветочках.

— А под ней?

— Больше ничего.

Она отвечала с исключительной вежливостью. Ее трудно было вывести из себя столь примитивными способами.

— В твоем возрасте, — сказал Неживой, — девочкам полагаются пижамы. Ты с игрушкой спишь или без?

— С открытой форточкой.

— Ничего смешного. В твоем возрасте, чтобы психика развивалась гармонично, нужно пользоваться большими мягкими игрушками, изображающими сильных самцов — медведя, льва, дельфина.

Честно говоря, третье подряд упоминание о возрасте Елену все-таки достало. Круто достало. Трубка в ее руке вспотела. Она переложила телефон к другому уху.

— В комнате очень душно, Виктор Антоныч. Я вся горю. Я открываю окно и обмахиваю себя подолом ночнушки. Ложусь обратно и обнимаю сильного плюшевого самца ногами. Его морда утыкается мне точно в промежность…

Неживой выслушал до конца, не перебивая. Когда она выдохлась, сказал:

— Про мобильник вместо вибратора — хорошо придумано. Хотя, ясно, что ты никогда вибраторами не пользовалась. Пока, во всяком случае. Можешь затворить окно, подруга. И еще — не поленись, встань и закрой дверь на ключ.

— Зачем? — с трудом переключилась Елена.

— Я повторяю — встань, закройся на ключ. Боюсь, ночи в вашем доме становятся серьезным делом. Беда пришла, бабы дорогие.