— Почему вы уводите его в округ? — спросила мадмуазель де Верней изменившимся голосом.

— Деточка, это вас не касается, — ответил командир и сделал обычную свою гримасу.

Тон, слова старого солдата, а главное, унижение, перенесенное в присутствии человека, которому она нравилась, возмутили мадмуазель де Верней; она встала, сразу сбросив с себя маску наивной скромности; лицо ее зарумянилось, глаза засверкали.

— Скажите, документы этого молодого человека удовлетворяют всем требованиям закона? — тихо спросила она слегка дрогнувшим голосом.

— Да, по видимости.

— Ну, так я хочу, чтобы вы его по видимости оставили в покое, — сказала она. — Вы боитесь, что он убежит? Но вы будете конвоировать его, так же как и меня, до Майенны; он поедет в почтовой карете вместе со своей матерью. Без возражений! Я так хочу! Ну, что? — продолжала она, заметив, что Юло позволил себе сделать недовольную гримасу. — Вы все еще находите его подозрительным?

— Еще бы! Довольно подозрительным.

— И что вы хотите сделать с ним?

— Ничего особенного. Только охладим кусочками свинца голову этому шалопаю! — с иронией ответил Юло.

— Вы шутите, полковник! — воскликнула мадмуазель де Верней.

— Идем, приятель! — сказал Юло, кивнув головой моряку. — Ну, живо!

Эти бесцеремонные слова вернули мадмуазель де Верней самообладание, и она улыбнулась.

— Ни шагу! — сказала она молодому человеку, ограждая его горделивым жестом.

— Ах, до чего хороша! — сказал моряк на ухо матери, и та нахмурила брови.

Досада и множество возбужденных, но подавленных чувств придавали в эту минуту новую прелесть лицу молодой парижанки. Франсина, г-жа дю Га, ее сын поднялись; мадмуазель де Верней быстро встала между ними и улыбавшимся командиром, проворно отстегнула две петлицы на своем спенсере, и в том ослеплении, которое охватывает женщину, когда жестоко задето ее самолюбие и когда она нетерпеливо стремится проявить свою власть, как ребенок, мечтающий поскорее испробовать подаренную ему игрушку, она мгновенно выхватила из-за корсажа и подала командиру распечатанное письмо.

— Прочтите, — сказала она, язвительно улыбаясь.

Она повернулась к молодому моряку и, в опьянении триумфа, бросила на него лукавый и влюбленный взор. У обоих взволнованные лица просветлели, оживились румянцем радости, а в душе поднялось множество противоречивых чувств. Г-жа дю Га с одного взгляда угадала, что великодушие мадмуазель де Верней скорее вызвано любовью, чем милосердием. И, конечно, она была права. Прекрасная путешественница покраснела и скромно потупила глаза, угадав все, что говорил этот женский взгляд, затем, в ответ на безмолвное обвинение и угрозу, гордо подняла голову и вызывающе посмотрела на всех. Ошеломленный командир молча вернул ей письмо, скрепленное подписями министров: в нем предписывалось всем властям повиноваться приказаниям этой таинственной особы. Но затем Юло вытащил из ножен шпагу и, переломив ее о колено, бросил обломки на пол.

— Мадмуазель, вы, вероятно, хорошо знаете, что вам полагается делать, но у истого республиканца есть свои убеждения и гордость, — сказал он. — Я не могу служить там, где командуют красивые девицы. Нынче же вечером первый консул получит мой рапорт об отставке, и повиноваться вам будут другие, но только не Юло. Там, где я перестаю понимать, я останавливаюсь, — особенно тогда, когда я обязан понимать.

Он умолк. Наступила тишина. Но вдруг молодая парижанка нарушила ее. Она подошла к Юло и, протягивая ему руку, сказала:

— Полковник, хотя вы и запустили бороду, можете поцеловать меня. Вы настоящий мужчина.

— И я горжусь этим, мадмуазель, — ответил Юло, довольно неловко целуя руку этой странной девушки. — Ну а ты, приятель, дешево отделался от большой беды, — добавил он, погрозив молодому человеку пальцем.

— Командир, — ответил тот, смеясь, — пора кончать шутку. Если хочешь, я пойду с тобой в округ.

— Ты что ж, возьмешь туда и своего свистуна-невидимку Крадись-по-Земле?..

— Крадись-по-Земле? Кто это такой? — спросил моряк с самым неподдельным удивлением.

— А разве за окном не свистели недавно?

— Ну и что же? — возразил моряк. — Скажи, что общего между этим свистом и мною? Я думал, что таким способом тебя предупреждали о своем прибытии солдаты, которых ты, вероятно, вызвал для того, чтобы арестовать меня.

— Ты так думал? В самом деле?

— Ах, боже мой! Конечно! Выпей же стакан бордо. Превосходное вино!

Искреннее удивление моряка, беспечная непринужденность его манер, его молодое лицо, казавшееся таким юным в рамке тщательно завитых светло-русых локонов, — все это сбивало командира с толку, он колебался, теряясь между множеством подозрений. Заметив, что г-жа дю Га как будто старается разгадать тайное значение взглядов, которые ее сын бросает на мадмуазель де Верней, он спросил у нее:

— Сколько вам лет, гражданка?

— Увы... какими жестокими становятся законы нашей Республики, господин офицер! Мне тридцать восемь лет.

— Не поверю, хоть расстреляйте меня. Крадись-по-Земле где-то здесь, это он свистел. Вы — переодетые шуаны. Разрази вас гром! Я прикажу оцепить гостиницу и произвести везде обыск...

Слова его пресек свист, раздавшийся во дворе, прерывистый и похожий на тот, который все недавно слышали. Юло бросился в коридор и, к счастью для г-жи дю Га, не видел, как она побледнела, услыхав его угрозу. В свистуне он обнаружил кучера, запрягавшего лошадей в почтовую карету, и отбросил свои подозрения, — настолько ему показалось невероятным, чтобы шуаны осмелились орудовать в самом центре Алансона.

— Я прощаю его, но потом он дорого поплатится за то, что заставил нас пережить здесь такие минуты, — сурово сказала мать на ухо сыну, когда Юло вновь появился на пороге комнаты. Смущенное лицо храброго офицера отражало происходившую в его душе внутреннюю борьбу между суровым долгом и природной добротой. Он все еще хранил сумрачный вид — может быть, потому, что должен был признать свою ошибку. Все же он взял стакан бордо и сказал:

— Извини меня, товарищ. Но твоя школа выпускает в армию таких молодых офицеров...

— А что, у разбойников есть еще моложе? — смеясь, перебил его мнимый моряк.

— За кого же вы приняли моего сына? — подхватила г-жа дю Га.

— За Молодца, главаря шуанов и вандейцев, которого им послал лондонский кабинет. Настоящее его имя — маркиз де Монторан.

Юло снова окинул внимательным, испытующим взором обоих подозрительных путешественников, но они посмотрели друг на друга с тем неописуемым выражением лица, которое свойственно высокомерным невеждам и которое мог бы передать следующий диалог: «Ты знаешь, в чем дело?» — «Нет, а ты?» — «Понятия не имею!» — «О чем же он толкует?» — «Он бредит». Затем — оскорбительный, издевательский смех глупцов, вообразивших себя победителями.