по имени парижского мальчишки-сорванца. Ей это подходило на сто процентов: и прическа, и мальчишеская внешность. Но этот воробушек был гением побегов. Она не особо смыслила в бомбах, автоматах и планировании акций, но в том, что касалось побега… – о, тут никто не мог сравниться с Ингой Вьетт. Она пришла к нам и сказала, что мы бездарно сидим на задницах, не ударяя даже палец о палец, чтоб освободить нашего командира. Что она берется устроить это в течение месяца. Что при том огромном общественном сочувствии нашему делу, которое видно повсюду, нет проблемы найти нужных помощников. Насчет сочувствия Инга не врала: тогда многие требовали свободы для Баадера. Журналисты, адвокаты, писатели, философы, студенчество… да что там – почти весь прогрессивный мир. И что ты думаешь? Через месяц Андреас сбежал из тюрьмы!

– Но как она это устроила?

– В три счета. Сначала через адвокатов добилась для него разрешения посещать библиотеку. Потом нашла известную журналистку, которая защищала нас особенно рьяно, – ее звали Ульрика Майнхоф. И, наконец, составила план. Ульрика добилась права взять у Андреаса интервью. Якобы ей надо было собрать материал для диссертации о психологии заключенных. Встречу назначили в библиотеке. Ульрика привела с собой помощницу – тоже из наших. Оцени, Батшева: главные роли в операции играли женщины. Мужчин Инга не то чтоб презирала… – правильней будет сказать, что она их не слишком ценила. В тот раз не обошлось без стрельбы: убегая уже вместе с Андреасом, девушки тяжело ранили охранника. Я ждал в машине возле библиотеки. Все прошло как по маслу. В тот день родилась «Фракция Красной армии», которая потом почти два десятилетия наводила ужас на проклятую Систему.

– Наводила ужас поджогами суперов?

– Нет, конечно. После первых выстрелов дорога шла уже только через войну. К несчастью, мы совсем не умели воевать. У нас не было оружия, не было взрывчатки, не было выучки. Но у Ульрики нашлись знакомства на Востоке.

– На востоке? – переспросила я. – То есть в Китае?

– Ты, я вижу, совсем зеленая, Батшева, – усмехнулся он. – Не в смысле веганства, а в смысле истории. Имеется в виду восток Германии, ГДР. И еще дальше, Советский Союз. Летом семидесятого они привезли нас в Иорданию, в тренировочный лагерь армии Ясира Арафата. Стояла жутчайшая жара. Впрочем, тебе это знакомо. Инга тоже пробовала учиться военной премудрости, но ей не очень давалось. Ее гениальность заключалась совсем в другом. Там я в нее и влюбился. Ульрика сразу сказала мне, что ловить там нечего: Инга не интересовалась мужчинами. Сама понимаешь: изнасилование в детстве. Да и потом ей какое-то время пришлось заниматься стриптизом со всеми сопутствующими делами. Она нашла себя, только переехав в Западный Берлин, в женскую коммуну. Ты думаешь, анархо-феминизм изобретен сейчас? Инга и ее подруги атаковали магазины свадебных платьев и секс-шопы еще полвека тому назад. И не комьями грязи – «коктейлем Молотова». Они называли себя «черными невестами»… В общем, у меня не было шансов. К тому же мы с ней подчинялись разным организациям – союзным, но разным. Я входил в RAF, марксистскую «Фракцию Красной армии», она – в анархистское «Движение Второго июня». Но эти мелочи не мешали мне восхищаться великим воробушком Ингой Вьетт…

– А что случилось второго июня?

– В Западном Берлине полиция застрелила студента во время демонстрации против визита иранского шаха. Но дело не в конкретном студенте. Символом могли назначить кого-то другого. С нами вели войну, погибали многие… У меня в Иордании всё шло удачно. Андреас, Ульрика, Инга и другие уехали назад в Германию, а я и еще тройка парней остались сражаться на стороне палестинцев. Я ходил с ними через Иордан убивать сионистов, как заправский федаин. У тебя ведь нет с этим проблемы?

– Ни малейшей.

Я твердо выдержала его испытующий взгляд. Старик неопределенно покачал головой и продолжил рассказ:

– А потом август кончился, и начался сентябрь. Черный сентябрь. Король Хусейн ухитрился пережить все покушения, которые устраивали люди Арафата. Ясно, тут не обошлось без разведки сионистов: они защищали Хусейна как могли. Началась война. У нас почти не было танков, а у него – сотни. У нас вообще не было самолетов, а ему помогала авиация сионистов. К концу сентября все было кончено: нас выкинули в Ливан, а я вернулся в Европу. Вернулся настоящим бойцом, готовым к войне. Остались в прошлом поджоги супермаркетов; теперь мы совмещали приятное с полезным, перекинувшись на банки. Финансы – один из главных столпов Системы.

Мы нападали на инкассаторов, взрывали сейфы, грабили грабителей. Война требует огромных денег. Наши друзья с Востока обеспечивали нас оружием, взрывчаткой, электроникой и тренингом, но этого мало. Нужно арендовать квартиры в разных городах, устраивать убежища в сельской местности, приобретать десятки автомобилей и мотоциклов, многие из которых становятся машинами одной-единственной поездки: разок засветил и бросил. Крупную акцию нужно долго готовить, устраивать сложную слежку, изображать из себя таксистов, цветочниц, киоскеров, посыльных, разносчиков пиццы. Деньги, деньги, деньги…

Система инертна и реагирует туго. Потом-то она опомнилась и резко усилила охрану, но к тому времени мы уже набрали достаточный капитал на несколько лет вперед и могли перейти к реальным военным действиям. Целей было хоть отбавляй: уничтожения заслуживала любая часть Системы. Поэтому для начала мы решили ударить по непосредственным врагам наших друзей, которые так щедро снабжали нас оружием, информацией и защитой. Друзья из Москвы были заинтересованы в атаках на американские базы. Друзья с Ближнего Востока – в уничтожении и похищении сионистов. Друзья из Восточного Берлина – в ликвидации или запугивании конкретных персон, которые чем-то проштрафились: к примеру, отказались сотрудничать или особенно вредили делу социализма. Мы чувствовали себя должниками, а потому охотно помогали и тем, и другим, и третьим.

В мае семьдесят второго нам удалось устроить взрыв во франкфуртском штабе Пятого американского корпуса. Через неделю были атакованы американские казармы в Гейдельберге. Мы проносили бомбы в штабы. Мы использовали начиненные взрывчаткой автомобили. Мы стреляли в тех, на кого указывали наши связные из «Штази» – восточногерманской службы безопасности. Они же вывели на нас моих недавних братьев по оружию, бок о бок с которыми я сражался два года назад в Иордании. «Штази» хотела сорвать Олимпиаду в Мюнхене, мы хотели навредить Системе, палестинские братья хотели отомстить сионистам. Налицо было полное совпадение интересов. Сама посуди, мог ли я не помочь группе, названной «Черный сентябрь» – в честь столь памятного мне иорданского сентября?

Призрак замолчал и снова бросил на меня испытующий взгляд. На этот раз нужно было что-то отвечать.

– Ты имеешь в виду убийство одиннадцати евреев в Олимпийской деревне? – угрюмо проговорила я. – Да, мы проходили эту историю в школе. Сын одного из них жил в соседнем квартале, выступал в нашем классе…

Он неодобрительно покачал головой:

– По-моему, ты ошибочно смотришь на вещи, и ошибка начинается с неправильного выбора слов. Во-первых, не убийство, а ликвидация. Во-вторых, не евреев, а сионистов. В-третьих, у анархиста нет национальности, а значит, нет и соплеменников. Есть только соратники. Поняла? Соратники, а не соплеменники! Ты должна…

– Ничего я тебе не должна! – резко перебила я. – Ты ведь сам очень правильно подметил, что я разбойница, а не анархистка. Я тут из-за денег. Меня интересует бизнес, а не ваша драгоценная революция. И ты мне не соратник, а деловой партнер. А что касается арабонов, то в моей компании их на дух не переносят. У нас одно братство, у них другое. Хотя какие-то дела мы с ними ведем вместе. Вместе, но раздельно. Грубо говоря, они проносят, мы продаем. Точка. Так что заруби себе на носу: мой земляк из Холона – если он, конечно, не мент – мне заведомо ближе, чем какой-нибудь Ахмед из Иордании.

Старик удрученно вздохнул; весь его вид говорил, что с этой разбойницей предстоит еще уйма разъяснительной работы.

– Хорошо, хорошо… – сказал он. – Поговорим об этом позднее. Мне продолжать? Тебе вообще интересно?

Прежде чем ответить, я довольно невежливо посмотрела на часы. Начало восьмого. Рановато для экскурсии.

– Ладно, продолжай. Только давай больше про Ингу, которая якобы на меня похожа. А то начал откуда-то с Колумба. Америка, базы, штабы, «Скази»…

– «Штази»… – поправил он.

– Да по мне хоть «Безобрази», – огрызнулась я. – Мне нравится, когда про любовь. Хотя про банки тоже неплохо. Короче, что-то типа Бонни-энд-Клайд. В твоем случае – Инга-унд-Клаус.

– Что ж, будет