Глава одиннадцатая. Даты

Однако продолжим нашу повесть и одновременно с этим закончим рассказ о Таганроге, а напоследок, как обещали, посетим старое городское кладбище, отыщем ту самую могилу, где возвышается памятник, некогда бывший пьедесталом или, иными словами, основанием, подножием для чего-то, призванного возвышаться. Как все перевернулось в буквальном смысле с ног на голову, если отныне возвышается само подножие, как памятник жертвам революционных боев: революционных, значит, против ненавистного царизма, а памятником жертвам стал царь. Не статуя, а пьедестал, подножие, попирающее тех, кто низвергал статую. Какой парадокс, какой чудовищный гротеск: кто дерзновенно возвысил себя над царем, оказались погребенными под его ногами! Поистине этим памятником творцы революции выразили самую ее суть, выразили случайно, и не помышляя об этом, а просто польстившись на мрамор или гранит, но недаром сказано: чем случайней, тем вернее.

Мы же едем на кладбище в пыльном южном трамвае, чтобы отыскать странный памятник, один из тех, которых так много в огромной, кроткой, причудливой и необъяснимой стране. Трамвай мотает из стороны в сторону, колеса бегут по рельсам, грохот, трезвон: лихая езда – услада. Приезжаем и долго ищем, переходя от одной могилы к другой, он же, как полагается, ускользает и словно бы дразнит нас, морочит, водит вокруг одного и того же места, а сам не показывается. Мы вконец измучились, расспрашивая прохожих: посылают направо, он слева, поворачиваем налево, а он тут как тут – справа. Все как будто знают: есть такой памятник, но направить толком никто не может, даже те, кто живет рядом. Вроде бы есть, а где именно – и не вспомнить.

Кружили мы, кружили и лишь чудом вышли из лабиринта: вот он, этот призрачный, мнимый, ускользающий памятник, который некогда стоял в центре города, на Банковской площади (это место мы потом нашли), а теперь скромно ютится здесь, на кладбище, затерянный среди могил. Может быть, в этом есть свой смысл? Смысл-судьба, смысл-жребий, таинственный контур которого проступает в том, что такой же мнимой и призрачной была смерть Александра. Мертвец ожил, и памятник исчез, и лишь пьедестал напоминает о великой мистификации Александра I в Таганроге.

Теперь мы соединим пространство со временем, события – с датой… Болезнь и смерть. Случилось это в солнечные, по-летнему теплые дни ноября 1825 года. Очень уж теплый и солнечный выдался ноябрь, и вторая половина особенно, ну просто на редкость: это запомнилось всем в Таганроге. Императрица Елизавета Алексеевна даже специально отметила в своем дневнике, что погода была необыкновенно теплой, 12 градусов по Реомюру или 15 по Цельсию. Феодор Козьмич через много лет вспоминал, обращаясь к жене и дочери купца Хромова, навестившим его однажды летом на заимке: «Паннушки, был такой же прекрасный солнечный день, когда отстал я от общества» (к этому эпизоду мы еще вернемся).

Итак, 19 ноября. Настало время поразмышлять об этой дате. Случайна ли она? Мы уже убедились, как много значил церковный календарь для Пушкина, который к тому же в последние годы жизни, особенно во время работы над «Борисом Годуновым», постоянно читал жития святых и другим советовал (к примеру, Жуковскому). А для Александра? Конечно, даты для него чрезвычайно важны, многие даты, и среди них – день памяти Александра Невского, его небесного покровителя, день смерти его бабки Екатерины, день свадебных торжеств, собственной коронации, Лейпцигского сражения, этой победой он так гордился (только годовщину Бородина не пожелал отмечать: слишком напоминала о захваченной французами и сожженной Москве).

Ну и конечно, страшный день 11 марта… При переправе через Рейн Александр задерживает русские войска и пропускает вперед австрийские. На то у него свой расчет: для него важно перейти мост в первый день нового, 1814 года и тем придать символический смысл вступлению русской армии на землю Франции, ведь он пересек Неман 1 января 1813 года. Значит, он ведом самим Провидением, избравшим его Своим орудием, и Оно же исчисляет даты…

Александр – истинный пифагореец в том, что верит в магию знаков и чисел. Уже одно это наводит на мысль, что за 19 ноября должно что-то скрываться: уж если имя Феодор Козьмич говорит о многом, содержит в себе шифр, тайное указание, кем в действительности был его носитель, то можно не сомневаться: день 19 ноября выбран не случайно. Да и как же иначе! Ведь это день начала новой жизни, по существу нового рождения (Христос в ночной беседе с Никодимом говорил об этом втором рождении – рождении от Духа). Он должен быть чем-то ознаменован, освящен, отмечен. Такова была эпоха, умевшая скрывать тайны и в то же время в тайном приоткрывать явное, хотя и не всеми прочитываемое (да и прочитавшему предписывалось молчать). Эпоха обращалась через головы современников к потомкам, они получат весть, поймут, распознают. Все начало XIX века – это эмблемы, аллегории и символы. Даже прямолинейный Николай I был не чужд им, что и доказал своим участием в разработке проекта Александрийской колонны, а уж сам Александр, благоволивший масонам, сын Командора мальтийских рыцарей, тем более, поэтому и дата 19 ноября должна быть эмблематична, должна содержать некий шифр…

Попробуем его разгадать. 19 ноября – день памяти святых Варлаама и Иасафа, и в Четьих Минеях под этим днем помещено их житие, вернее, повесть, переведенная с греческого. До самих же греков легенда об Иасафе, покинувшем царский дворец и отправившемся на поиски истины, донеслась с далекого и экзотичного Востока…

Впрочем, познакомимся вначале с сюжетом повести и ее героями. Иасаф, сын индийского царя Авенира, живет в роскошном дворце, предаваясь наслаждениям и ничего не ведая о том, что происходит за его стенами, что в мире есть беды и страдания, старость и болезни. Такова воля отца, напуганного предсказаниями звездочетов, что сын отречется от царской власти и примет гонимую им христианскую веру, предпочтет власти святость. Однажды Иасаф встречает двух стариков, «изморсканым лицеем и горбата суща», иными словами – совершенно ужасных с виду, дряблых и немощных. Царевич поражен этим зрелищем и связанной с ним мыслью, что и он когда-нибудь станет таким же, состарится и умрет. Безмятежное настроение, в коем он проводил время, упоение своей молодостью, красотой и здоровьем сменяется мучительными терзаниями.

Позвольте, но ведь это же Будда! Да, источником повести послужило жизнеописание Сиддхартхи Гаутамы Шакьямуни Будды, но оно переделано в благочестивом христианском духе.

Под видом купца во дворце появляется преподобный Варлаам и обещает уврачевать, исцелить царевича. Врачевство его особое: он открывает Иасафу