я бы назвал мягкотелым, хотя Айвори привнесла в него это. Но видеть, как он ходит и воркует с новорожденным на руках, — просто комично.

Я потянулся к красивой девочке, оглядывая кухню, когда раздался голос Дона.

— Вымой руки, грязное животное! Ты заразишь ее какой-нибудь болезнью, и я сам тебя убью!

Шрам тихо хихикнул, его грудь вибрировала от попытки сдержать звук, чтобы не разбудить Луну. Я хмыкнул, направился на кухню и снял пиджак, чтобы закатать рукава.

Я постарался показывать Дону, как мою каждую трещинку на руках.

— Чертов Райкер пошел прямо на нее. У этого человека под ногтями больше крови, чем у гробовщика, но он думает, что может просто взять малышку Луну? Не в мою смену. — Он помахал ножом перед моим лицом, нарезая огурцы для Айвори. Оказалось, что ее тяга не исчезла после родов.

Я полагал, что это предпочтительнее, чем пристрастие к маринованным огурцам. Дон совершил больше ночных забегов с маринованными огурцами, чем я мог сосчитать.

Это и банановый йогурт с кусочками темного шоколада. Эта женщина была сумасшедшей.

Я подозревал, что Маттео больше никогда не прикоснется к бананам.

Как только я вымыл руки в соответствии с предпочтениями Дона, Шрам, наконец, передал мне ребенка.

— Ну, здравствуй, маленькая принцесса, — проворковал я, уложив ее голову к себе на руку и покачивая так же, как делал Шрам. Она не шелохнулась, просто позволила мне подержать ее, пока она спала.

— Где Айвори? — прошептал я, глядя на сверток в своих руках. Тусклые каштановые волосы, как у ее матери, длинные и тёмные ресницы, хотя ее головка была почти лысой. Эти маленькие губки достались ей от ее матери, сложенные в идеальную ангельскую гримасу, когда она спала. Но нос — это все Маттео, и из его болтовни прошлой ночью я знал, что у нее его голубые глаза. Идеальное сочетание их двоих, закутанных в сиреневое детское одеяльце и крепко спящих. Надеюсь, она сохранит голубые глаза. Она казалась крошечной в моих руках, и я мгновенно захотел себе дюжину таких.

— Спит. Маленькая Луна не давала ей спать большую часть ночи. Это была тяжелая первая ночь дома, — ответил Дон, но в его голосе не было ничего, кроме любви, когда он смотрел на ребенка у меня на руках. Никакого разочарования по поводу того, что его собственный сон, вероятно, был прерван, поскольку он тоже жил на участке.

— Что они делают дома после больницы? Разве они не должны быть под наблюдением или что-то в этом роде? — спросил я, потому что даже я знал, что на следующий день возвращаться домой — редкость.

Ответил Шрам, и я действительно должен был предвидеть ответ. После стычки Айвори с Адрианом Риччи, в результате которой Шрам получил пулю, Маттео не рисковал, когда речь шла о ее безопасности.

— Ты знаешь Маттео. Риски для безопасности. К ним дважды в день приезжает врач, чтобы осмотреть их обоих на всякий случай, но все выглядит хорошо, так что здесь они в большей безопасности.

— Логично, — кивнул я, глядя на другую женщину, с которой он, без сомнения, не будет рисковать. Бедняжка, вероятно, проведет под замком большую часть своей жизни, если не всю.

Я ни капли не виню Маттео.

Айвори медленно спускалась по ступенькам, и я наблюдал, как Донателло поспешил к ней.

— Ты же знаешь, что тебе не следует спускаться по лестнице одной. Мы могли бы принести ее к тебе.

Она усмехнулась, отмахиваясь от пожилого мужчины, чтобы подойти ко мне и протянуть руки, приподняв бровь. Я понял, что не хочу сдаваться, малышка слишком хорошо чувствовала себя в моих руках. Как будто ребенок принадлежал мне.

Мне придется исправить это, как только я смогу привлечь Самару на борт и как только разберусь с отцом.

Со вздохом я передал Луну ее матери. Малышка открыла глаза в тот момент, когда почувствовала Айвори, смотря на нее с явной любовью, которую только мать может получить от новорожденного.

— Маттео и Райкер ждут в офисе, — наконец сказал Шрам, нависая над Айвори. Она улыбнулась своему телохранителю и погладила его по щеке, когда он заворковал Луне.

Очевидная дружба, сила связи, которую они создали, была тем, на что я мог только надеяться, что Самара создаст, когда я назначу ей постоянную охрану. Я просто надеялся, что для этого не потребуется никого подстрелить.

Помахав рукой и поцеловав Айвори в щеку, я направился по коридору к кабинету Маттео, а Дон шел за мной по пятам. Шрам остался, никогда не отдаляясь от Айвори, даже в уединении их дома, если рядом не было Маттео. Каким-то образом Айвори чувствовала себя совершенно комфортно в его присутствии, как будто он просто ее продолжение. Даже когда они не общались, они чувствовали себя спокойно в присутствии друг друга, и я надеялся, что она каким-то образом сможет убедить Шрама в том, что он заслуживает такой любви, которую она обрела с Маттео.

Такой любви, какая у меня с Самарой.

Любви, которая никогда не уйдёт, которая будет ждать, пока не станет безопасной. Любви, которая существует благодаря самопожертвованию.

Настоящая.

Когда мы вошли в кабинет, Маттео стоял с широкой улыбкой. Гордый отец, молча спрашивающий, видел ли я его драгоценную девочку. Лучшее, что он когда-либо создавал.

— Она идеальна, — сказал я, подойдя и коротко обняв его и похлопав по спине. — Совершенно идеальная.

— Ей нужны кузены, — пошутил Маттео, но его слова вторили моим мыслям на кухне.

— Я работаю над этим. Как только Самара будет готова, она получит его.

Маттео усмехнулся, и я почувствовал, как мои губы изогнулись в ответной улыбке. После стольких лет, когда я желал Самару и знал, что она вне моей досягаемости, что было бы небезопасно сделать ее своей, когда над моей головой висели угрозы моего отца, казалось совершенно нереальным знать, что она наконец-то так близка к тому, чтобы стать моей.

Райкер прочистил горло.

— Я рад за вас. Вы это знаете, — хрипло сказал мужчина, почесывая затылок, как будто не был готов к празднованию. Все еще застряв в ожидании, когда Кэлла оплачет свою потерю, я знал, что то, что мы оба получили своих женщин, должно быть горько-сладко. Он дал Кэлле год, и у него оставалось ждать еще более четырех месяцев по этому приговору, прежде чем он потребует ее. — Но я хочу перейти к тому, что мы делаем с Уолшем.

Его глаза сверкнули, и все, что я чувствовал, глядя на его месть за Самару, это благодарность.

Я знал Райкера, даже если он был неофициальным