Ничего я не улажу!

– Скажи, что я согласен. Она что-то там предлагала… Договор подпишу.

Я посадил Мишу в такси, он сунул мне деньги, я для приличия отказывался, но все-таки взял и вернулся за столик. Яна не смотрела на меня. Она презирала себя, что согласилась на это место, на его условия. Я передал, что Миша подпишет договор. Но это еще больше разозлило ее. Я попросил счет.

– Я не закончила, – сказала Яна и налила себе бокал доверху.

Она попросила принести еще шампанского, любого, какое есть в меню. Главное – холодное. Вот леди и превратилась в тыкву. Не нужно быть нуоли, чтобы понимать – поступок Миши ее оскорбил. Она не привыкла, чтобы ее динамили. А динамо ли Миша? Есть женщины, которые не могут избавиться от синдрома бывших красавиц. Яна была красивой по общепринятым меркам, но не понимала, что одной красоты некоторым мужчинам недостаточно. Мише было недостаточно. Иначе бы он не выбрал Натали. У Миши отличный вкус. Во всем.

– Скучаем?

Я готов был расцеловать Толика, если б мог. Он пришел на помощь. Он всегда знал, как общаться с женщинами. Особенно красивыми и особенно злыми. Это был его дар, талант – приручить дикую кошку. Только он и сам приручался, падал в эту бездонную бочку созависимости. Девушки тешили его самолюбие, он разбивался для них на тысячи частей.

Мне хотелось говорить с ним, хотелось узнать, как у него дела. Я скучал. Я невыносимо скучал. Но Толик делал вид, что не замечает моего взгляда побитой собаки. Не было у меня взгляда, но Толик все равно это знал. Он обхаживал Яну, как павлин. Доставал лучшие шутки. Такие старые, такие родные. И Яна смеялась, снежная королева оттаивала. А я просил. Кинь мне хоть косточку. И Толик кинул. Когда Яна не бодрой походкой ушла в уборную, я спросил, как он. Я чуть не взял его за руку, как в ромкомах.

– Я женюсь.

– Быстро ты.

– Мы живем вместе уже три месяца.

Нет! Прошу! Только не Леля. Это не был ромком. Толик встал и поспешил за кулисы. Я бросился за ним, вернулся, задев пару стульев, кинул деньги Миши на стол и снова к Толику.

Я позвал, он обернулся. Он стоял у своего стола и смотрел на меня так, что я не мог ни приблизиться, ни сказать хоть слово. Меня парализовало. Это длилось мгновение. Но я мог многое сказать. Но не сказал. Я не сказал, что Леля ему не пара, что она не сможет сделать его счастливым, что она обречет его на страдания. Я не сказал единственному человеку, который меня любил, правду. Все в его маленькой фигуре не давало мне права сломать его. Очередной комик закончил выступление, и Толик, расправив плечи в блестящем пиджаке, выпорхнул на сцену.

– Пока Рита Миллер, единственная смешная тут девочка, готовится выйти на сцену, предлагаю провести аукцион…

Я вышел на улицу. Вдохнул глубоко, закашлялся. Бред. Нуоли не закашливаются. Только б Толик не выставил в качестве лота Яну. Он иногда так делал. Это любили завсегдатаи. Но Яна… Она занимается каким-то единоборством; возможно, знает, как убить человека при помощи нитки и зубочистки. Я почти уверен, что и нитка, и зубочистка у нее с собой. Остается надеяться на бесконечное обаяние Толика.

Я побрел домой. Вернее, к Андрею. По пути написал Элине, что с радостью с ней поболтаю. Я соврал. Спросил у Миши, добрался ли он, на что получил селфи из секретного бара без подписи. Он не пропадет. Такие не пропадают. Такие приземляются всегда на ноги, с какой бы башни их ни скинули. Причем успевают в воздухе сделать несколько эффектных кувырков. Бесконечно элегантных. Я набрал единственный номер, с которым хотел говорить, – «Малявка». Гудки обрывались в пустоте. Мое дыхание вместе с ними. Так протекали долгие секунды. Пока она не ответила.

Мы говорили всю дорогу и всю ночь. Я ощущал ее дыхание в трубке. Немного лимона и зеленого чая. Мы говорили обо всем, но не о главном. Она ни разу не сказала про Мишу, а я не спросил, она не сказала про работу, и я не спросил. Мы просто говорили. А когда рассвело, я уснул, и, может, тогда Натали сказала что-то важное. А я не услышал.

* * *

Утром Андрей разбудил меня генеральной уборкой. Он, кажется, даже пританцовывал от удовольствия, перемывая и натирая мамин хрусталь. Я неохотно предложил помощь, но он сказал, что я гость и ничего не должен делать. Он мне не доверял. Как можно доверить советские фужеры на тонкой ножке такому громиле, как я? Непременно что-нибудь разобью. Я не настаивал.

Мне хотелось открыть все окна, спеть, станцевать, мне хотелось сделать сальто назад, пройтись колесом, но я прошел на кухню и съел порцию воскресных блинов, которые Андрей пек каждые выходные.

Я всю ночь говорил с Натали. И ничто не могло испортить осознания этого факта.

– Глянь, че нашел.

Андрей протянул мне фотографию Натали, отрезанную от моей, из будки быстрых фото.

– Там блестки еще на полу.

– Это от карты желаний.

– Ну ладно.

Я положил фото в карман, сгорая от стыда, а Андрей вернулся к уборке. На экране телефона высветилось сообщение. Сегодня все в силе? Черт. Элина. Ну почему сейчас. Да, все в силе.

Я бессмысленно скроллил ленту. Убивал время, но оно не убивалось. Хотелось быстрее начать и быстрее кончить. В ожидании созвона я вымыл окно в своей комнате, вернее, гостиной под ревностным взглядом Андрея. Он потом перемоет. Перебрал рюкзак. Опять блестки. Старая одноразовая маска, гарантийный талон на новую, посадочные талоны, билет на автобус в деревню, счастливый, паспорт без обложки, блокнот, ручка, еще блокнот, красный линер, цветные стикеры, еще блокнот, потрепанный и обклеенный стикерами, черный маркер, его я использую, когда хочу навсегда удалить шутку, так, чтобы она даже из памяти стерлась, книжка по драматургии, едва ли больше моего блокнота. Я лениво открыл, задержался на подписи, прикоснулся к ней и начал читать.

«Друг, ты не случайно держишь в руках это методическое пособие. Либо ты студент ГИТИСа, либо мой личный ученик, либо какой-то шутник украл эту книгу у моего студента и подарил тебе».

А он хорош.

«В любом случае ты читаешь ее не случайно. Она нужна тебе. Именно здесь. И именно сейчас. Надеюсь, книга находит тебя в добром здравии. Ибо оно тебе понадобится в ближайшее время.

Ты заглянешь в святая святых древнейшего из искусств».

Немного пафоса еще никому не вредило.