балками крыши и плитами потолка. Пара мелких плиток была чуточку сдвинута – так, чтобы снизу из классной комнаты проникал свет, а вместе с ним и человеческие голоса, взрослые и детские.

Посередине на животе вытянулся человечек в чёрном – неподвижно, будто и неживой.

– Тсс-с-с! – зашипел Падуб и замахал рукой, даже не оглядываясь на вошедших. Жабус и Чердак замерли на месте.

– Не обижайся, – шепнул дрозд. – Он всегда такой, когда дети учат что-то интересное. Падуб уже много кукушкиных лет слушает уроки.

– Но как? Они же говорят на человечьем языке! – шёпотом изумился Чердак.

– Да, но, если заглянуть туда, вниз, можно увидеть, как взрослые рисуют разные штуки на доске. А иногда там бывают особенные картинки – они двигаются. Если долго смотреть, начинаешь понимать, в чём дело. По крайней мере, Падуб так говорит. Я-то сам этим не увлекаюсь, хоть и вырос тут.

– Ты здесь вырос? – удивился Чердак, глядя на пустое, голое помещение. – Никогда бы не подумал, что птицы станут гнездиться в таком месте.

– Правильно, не станут. Видимо, мои родители свили гнездо где-то во дворе. А я, когда вылупился, оттуда выпал. Падуб нашёл меня на дорожке, полумёртвого от жары, и через весь двор притащил сюда – а, между прочим, во дворе тогда играли дети! Потом он в одиночку меня вырастил.

– Надо же! – воскликнул Чердак. – Значит, Падуб – твой приёмный отец?

– Вот-вот! – гордо сказал Жабус.

В этот миг Падуб встал и поздоровался скупым кивком:

– Жабус, Чердак.

– Привет, Падуб! – ответил Чердак. – Какой у тебя замечательный дом! Такой… э-э-э… просторный и минималистичный. В общем… извини, что вламываюсь без приглашения.

– Я могу чем-то помочь?

– Я… мне нужен совет.

Не ответив ни слова, Падуб развернулся и пошёл прочь. Чердак растерянно глянул на Жабуса.

– Чего смотришь? Иди за ним! – сказал дрозд. – Увидимся позже, – и с этими словами он ускакал обратно, в тёмный проход.

Чердак на цыпочках прошёл в дальний угол. Там, за деревянной балкой, был настоящий дом Падуба: маленькая уютная комната, битком набитая всякими интересными штуковинами. Чердак увидел карандашные ластики в виде роботов, лис и бегемотов; конфеты в фантиках, резинки для волос, фигурки динозавров, колпачки от ручек, вишнёвый бальзам для губ, скрепки и зажимы всех размеров и цветов, одинокий беспроводной наушник, старомодные пузырьки из-под чернил, лежащие на боку, словно пыльные винные бутылки. На стене, словно картина, висел значок с надписью: «Я

УОМБЛОВ».

– Ух ты, здорово! – восхитился домовой. – Теперь понятно, почему ты не хочешь к нам переезжать. А для чего все эти штуки?

– Понятия не имею, – сказал Падуб. – Надеюсь когда-нибудь разобраться. Может, Щавель сообразит, если зайдёт в гости. Ты присаживайся.

У стены стоял диван, сделанный из мягкого пенала. Когда Чердак и Падуб уселись, внутри перекатились и звякнули какие-то шарики.

Теперь, когда пришло время всё рассказать, у Чердака вдруг встал комок в горле. Он боролся со слезами и не знал, с чего начать.

– Не торопись, – сказал Падуб почти сочувственным тоном.

– Я пришёл из-за Мха. И Вереска тоже, конечно. Ох, Падуб, мне кажется… кажется, что они опустили руки. Я так за них волнуюсь! Не знаю, что и делать. Вот и подумал про тебя, потому что… потому…

– Что ж, может, оно и к лучшему. Не будут тратить время на свою затею.

– Что?!

– Я с самого начала знал, что тут нет никаких тисов. Неужели ты думаешь, я бы не услышал про такое дерево? Вереску помогал Лихач, но у меня-то есть Жабус. Он давно облетел все местные кварталы – так, на всякий случай. Пустышка это всё, уж поверь мне.

– Что?

– Да неважно. А Мох… Что ж, благослови Пан всякого, кто готов так стараться. Но улучшить один-единственный сад… нет, так Зелёный Мир не спасёшь.

– Но ведь это же было не зря, правда? В природе важно всё: каждое семечко, каждая куколка, каждый мышонок…

– Конечно, мышата важны. Разве я говорю, что их не надо спасать? Их, и пчёл, и всех остальных… Но это дело долгое, а времени у нас нет.

– Почему?

– Зелёный Мир пустеет. Все из него уходят, и мы тоже.

– Но… но прозрачность… ведь вам с Вереском стало лучше!

Падуб пожал плечами.

– Не знаю, как это вышло. Просто случайность, наверное. Она ничего не меняет. Прости, Чердак, но иногда самое лучшее, что можно сделать для друга, – сказать горькую правду.

Чердак немножко посидел, бессильно уронив голову на руки.

– А почему же ты нам помогал, если знал, что план не сработает?

Падуб слегка запнулся.

– Я… мне было одиноко. Раньше я думал, что эта троица в саду меня знать не желает. А потом вы все оказались такими добрыми – ну если забыть про нетопырей. Я просто хотел немножко побыть с сородичами.

Повисла долгая пауза.

– Я… я надеялся, что ты поможешь Мху и Вереску взбодриться, – выговорил наконец Чердак. – Понимаешь, я их очень люблю. Расскажи мне, как побороть горе. Как тебе удалось с ним справиться?

– А кто сказал, что с ним можно справиться? – жёстко спросил Падуб. – Ты просто… живёшь с ним и ждёшь.

– Чего ждёшь? – не понял Чердак.

Но Падуб ему не ответил.

21. Белая зима. Ясеневая улица преображается, а кое-кого ждёт дальняя дорога

Снег пошёл около полуночи. Ночное небо плотно затянули тучи, скрывая от глаз созвездия: мощный Плуг; маленькую, но яркую Кассиопею; большую фигуру, которую люди зовут Орионом, а дети природы – Паном. Поначалу сверху сыпалась мелкая белая крупа, похожая на сахарную пудру. Затем снежинки стали крупней, повалили гуще, завихрились под фонарями на Ясеневой улице, заплясали в лучах перед фарами редких автомобилей.

Земля уже успела промёрзнуть, и снег сплошным ровным ковром лёг на лужайки, запорошил крыши домов и капоты машин, обвёл белым контуром голые чёрные ветки деревьев. Столбики заборов обзавелись круглыми шапками. Кусты утонули в сугробах. Снег приглушил все звуки. За одну ночь мир изменился до неузнаваемости.

Мох проснулся, когда первые слабые лучи зимнего солнца озарили восточный край неба. Теперь он так часто дремал днём, что ночами маялся от бессонницы. Что-то изменилось, хоть он не смог бы точно сказать, что именно. Возможно, свет, который лился сквозь стеклянный потолок в большую комнату, был белее, чем обычно. А может, дело было в непривычной, особенной тишине.

Впервые за много дней Мох ощутил прилив бодрости и любопытства. Он тихонько прошёл в общую комнату и поглядел наверх. Что-то плотное и белое лежало снаружи на оконном стекле, но всё-таки пропускало свет. Пахло тоже непривычно: чем-то чистым, свежим и мокрым. Что же это такое?

Мох решил не будить друзей, а выбраться в сад и поглядеть, что случилось. Не гулять, а просто убедиться, что всё в порядке и можно ещё немножко подремать. Но, поднявшись по лестнице и открыв дверь, он замер и задохнулся от изумления и восторга. Мир казался не просто белым и холодным, а чистым, безупречным и прекрасным – как будто снег укрыл от глаз все обиды и горести, и теперь о них можно было хоть на время позабыть.

Приоткрыв рот, Мох любовался садом Ро. Внезапно у него за спиной кто-то восторженно выдохнул:

– Ух ты!

Это был Чердак, который проснулся от холодного сквозняка и пошёл узнать, в чём дело.

– Красота, правда? – сказал Мох.

Чердак шагнул наружу, закрыл дверь и взял друга за руку.

– А как это называется? – спросил Мох. – Это что-то природное и хорошее, я чувствую. Но ты когда-нибудь такое видел?

– Да, много раз, с тех пор как перестал спать зимой. Это снег.

– А откуда он взялся?

– Он падает с неба, как дождь.

– Не может быть! – Мох запрокинул голову и поглядел в серое небо. На востоке, над горизонтом, показался краешек бледно-жёлтого солнца, похожего на ломтик лимона.

– Представь себе, – усмехнулся Чердак. – С трудом верится, правда?

– И что, так будет всю зиму?

– Нет, вряд ли. Обычно снег лежит