Он задумался, прищурившись, посмотрел на полыхавшее за окном пламя заката, запрокинул голову и сделал глубокий вдох. Вслушался в тишину. Негромко жужжал кондиционер. Бланкус продолжил писать.

Писал, покуда садилось за морем солнце, в последний раз обдав его воды жаром и наконец угаснув; писал, покуда воздух полнился темнотой, словно некой тончайшей материей; писал в то время, как далеко внизу все четче проступали огоньки, а черная гладкая поверхность неба сливалась воедино со склонами гор. Когда он поднял глаза, уже наступила ночь; рубашка его была мокрой от пота, капли градом катились по усам. «Драгоценнейшая настоятельница, нет никаких оснований для надежд. И даже если бы Богу нашлось иное оправдание, нежели его очевидное отсутствие, любой разумный аргумент померк бы перед масштабом боли – да даже перед самим голым фактом ее существования и фактом того, что в этом мире (попомните это, достопочтенная мать!) вечно всего недостает. Единственное, что может нам помочь, – это успокоительная ложь: такая, как, например, достоинство, которое воплощает собой ваше святейшество. Да пребудет оно с вами как можно дольше, дабы вы добрым словом могли вспоминать искренне вашего…» Он дважды щелкнул мышью; застрекотал принтер. Один, другой, третий, четвертый лист заполнили черные буквы. Взяв стопку в руки, Мигель Ауристус Бланкус погрузился в чтение.

Встал из-за стола. Зачем он вообще такое сочинил? Ведь то, что написано на этих листках, перечеркивает весь его труд, ставит крест на деле его жизни; он породил коротко и ясно сформулированное извинение за то, что когда-либо осмеливался полагать, будто в мире существует порядок, а жизнь может быть счастливой.

Но только когда его загорелая рука нащупала пистолет, он осознал, что же он наделал. Понял, что время, когда ему казалось, будто у него есть выбор, прошло. То, что до этого во многом казалось игрой, вдруг обрело неотвратимую серьезность. Если он и впрямь нажмет на курок, то войдет в историю. Как он мог противиться искушению пустить пулю в лоб всем тем блаженным, набожным и надеющимся, каких только носит эта земля, всем своим почитателям, всем молящим и уповающим, у кого на полке стоят его книги и кто носит его образ в сердце как пример для подражания! Это и только это способно сделать его великим. Уголки его губ дрогнули: он попытался усмехнуться, но в то же время его обуревал панический страх. То, что он сочинил, даже нельзя было назвать его личным мнением. То была всего-навсего истина.

Внезапно колени его подкосились, и он прислонился к окну. Мигая огнями, по небосклону описывал дугу самолет; с палубы одного из кораблей взмыла в воздух сигнальная ракета и беззвучно рассыпалась снопом искр. В соседней комнате уборщица совершенно некстати включила пылесос.

Он вновь поднес к глазам последний лист и спросил себя, в действительности ли он был автором этих строк и как после стольких лет ему удалось обрести подобную мягкость слога. Ему живо представлялось, как на церковных сходах убирают с прилавков его книги, как в книжных магазинах на полках зияют дыры, он видел перед собой лица перепуганных священнослужителей и побледневших домохозяек, не находящих от ужаса слов почтенных докторских жен и легионы офисных работников со всех пяти континентов, которых никто уже не убедит, что в их страдании есть какой-то смысл. Разжав пальцы, он, не дождавшись, когда лист, подхваченный воздухом из кондиционера, опустится на пол, поднес к лицу пистолет. Предохранителя нет. Надо только нажать на курок. Он раскрыл рот и обхватил губами пластмассовый ствол, который, к его удивлению, даже не был прохладным.

Пальцы его пытались нащупать курок. Пот градом струился у него по лбу; широко раскрытыми глазами он воззрился на простиравшийся у его ног город, на мигавшие огнями корабли, посмотрел в бескрайнюю ночь. Пробив ему голову, пуля разобьет окно – так, словно стремилась бы не просто пробить стекло, а оставить дыру во Вселенной, словно трещины от нее должны пойти по морям, по горам и по небу. Тут он понял, что в этом и есть истина; что именно так и случится, если именно он, и никто другой, заклеймит мир позором раз и навсегда, если только ему достанет смелости нажать на спуск. Если только. Он слышал, как сам же задыхается, как в соседней комнате гудит пылесос. Если.

В общем, начну издалека, сорри. И да, я знаю, что lithuania23 и icu_lop опять будут стебаться надо мной за многобукаф, что меня снова начнет троллить тот же lordoftheflakes, который троллил меня недавно во флейме на мувифоруме, но короче не выйдет. НННЧ.

Как я встретил звезду, говорите? Не все так просто!

Для начала скажу: вы все можете натурально считать меня хардкорным фанатом этого форума. Ну просто мощняк. Нормальные пацаны вроде нас с вами выслеживают разных знаменитостей и постят об этом тут, на «Засеки Звезду». Все четко, идея отличная, всем интересно, и кроме того, так мы можем их контролировать – пускай знают, что на них смотрят. Будут знать – не будут вести себя как черт знает кто. Я уже давно хотел что-нибудь выложить, но, прямо скажем, инфы не было. Но вот за прошлые выхи набралось дофига и больше.

Вкратце расскажу предысторию. (В моей жизни в последнее время полный бардак, но ниче не поделаешь! Бывают черные полосы, бывают белые, инь и ян. Для тех, кто в танке, поясняю: это фи-ло-со-фи-я!) Вы меня наверняка знаете по другим форумам под тем же ником molwitt. Часто пощу на Supermovies, на «Вечерних новостях», на literature4you и прочих. И я, в общем, не стесняюсь встрять, если в интернете кто-то не прав, даже если это блогер. И везде я molwitt. В реале – не, ну правда в реале – мне тридцать с гаком, я парень относительно стройный, да и ростом в общем вышел. В обычный будний день таскаюсь в офис, хожу в галстуке, рублю бабло, все такое – вы ведь тоже этим страдаете. Как бы надо. Если хочешь реализоваться в жизни, конечно. В моем случае как аналитик. Наблюдатель. Участник дискуссий. О культуре, о светской жизни, о политике, ну и т. п.

Работаю я в центральном офисе одного сотового оператора. Сижу в одной комнате с Лобенмейером, которого не просто терпеть ненавижу – в жизни никто другой меня так не выбешивал, чесслово. Чтоб он сдох! А если бывает что-то еще хуже, то пусть с ним именно так и будет, да; и если вдруг бывает что-то еще хуже, чем хуже смерти, то пускай и это. Он-то как раз и ходит у шефа в любимчиках – ну да, логично. Приходит вовремя, уходит вовремя, работает как надо, и все то время, что он торчит за столом, реально занят делом и поднимает голову только для того, чтоб позырить, что делаю я и подколоть меня, что я опять сижу в инете. Бывает даже, что он встает и обходит меня, чтобы попялиться в мой экран, но меня-то не проведешь, я начеку и всегда успеваю свернуть все окна. Один раз мне только срочно понадобилось в сортир, и я ненароком пару окон открытыми оставил. Возвращаюсь – опаньки, он уже сидит на моем стуле и лыбится. Клянусь, если б он не ходил каждый день в качалку, я ему бы тогда врезал как следует.

Шеф ну просто отморозок конкретный. Вечно сидит на изменах, и приходится порой реально туго, причем на мелкие пакости он не разменивается. Думаю, мне он доверяет, но с ним никогда не знаешь: вечно он что-то еще для нас выдумывает и ставит такую планку, к которой и подобраться никто не в силах. Скажу честно, мериться силами – это вообще не про меня, для меня дело в самой сути, то есть в обществе, в котором мы живем, и во всем этом каждодневном свинстве – ну вы знаете. Это же совершенно очевидно, что тех, про кого пишут в газетах, давно купили вместе с теми, кто про них пишет. Полная конспирация, разумеется, один покрывает другого, делают на этом кучу бабла, а мы, приличные люди, стоим в сторонке и смотрим. Один только пример: почитайте в сети, что они там между собой передавали по рации 11 сентября, и вас уже ничто не удивит!