— …вел себя безупречно от начала до конца, — подсказал я.

— …спал в сарае садовника, — закончил свою мысль Чаффи, и должен признаться, его версия прозвучала куда более приземленно, чем моя. — Но не в этом дело. Важно другое: несмотря на то, что ты помолвлена со мной и притворялась сегодня после обеда, что безумно этому рада, на самом деле ты все еще без памяти влюблена в Берти и не можешь прожить без него ни минуты, увы, это печальный факт. Ты думаешь, я не знал о вашей с ним помолвке в Нью-Йорке, а я, оказывается, знаю. Нет, я не жалуюсь, — говорил Чаффи с видом святого Себастьяна, в которого вонзилась пятнадцатая или шестнадцатая стрела. — Ты имеешь полное право любить кого ни вздумается…

Я не удержался и поправил его:

— Кого вздумается, старина.

Из— за Дживса я стал более или менее пуристом и сразу реагировал на просторечные обороты.

— Да замолчи ты!

— Пожалуйста.

— Ты все время суешь свой нос…

— Прости, сожалею. Больше этого не повторится.

Чаффи, который все время глядел на меня с такой злобой, будто вот сейчас возьмет тупой и тяжелый предмет ахнет по башке, теперь поглядел на Полину с той же злобой и желанием ахнуть по башке чем-то тупым и тяжелым

— И все равно… — Он запнулся. — Ну вот, из-за тебя я забыл, что хотел сказать, — сварливо пожаловался он.

Слово взяла Полина. Лицо ее по-прежнему пылало глаза ярко сверкали. Точно так же, бывало, сверкали глаза у моей тетки Агаты, когда она готовилась отчитать меня за какой-нибудь воображаемый проступок. От сияющего света любви не осталось и следа.

— Тогда будь любезен выслушать то, что скажу тебе я. Надеюсь, ты не возражаешь, если я тоже приму участие беседе?

— Ничуть, — сказал Чаффи.

— Конечно, нет, — сказал я.

Полина была, вне всякого сомнения, взволнована ужасно. У нее даже пальцы на ногах шевелились.

— Во-первых, меня от тебя тошнит!

— Ах вот как?

— Да, именно так. Во-вторых, я не желаю больше тебя никогда видеть, ни на этом свете, ни на том.

— Неужто никогда?

— Никогда! Я тебя ненавижу. И жалею, что с тобой познакомилась. Ты свинья, еще более отвратительная, чем те твари в твоем гнусном свинарнике.

Это меня заинтересовало.

— Чаффи, я не знал, что ты держишь свиней.

— Черных беркширских, — рассеянно сказал он. — Что ж, если ты так считаешь…

— Свиней разводить выгодно.

— Что ж, пожалуйста, — сказал Чаффи. — Если ты считаешь меня свиньей, что ж, пожалуйста, считай.

— Мне твоего разрешения не требуется!

— Тем лучше.

— Мой дядя Генри…

— Берти… — остановил меня Чаффи.

— Да?

— Не хочу я ничего знать о твоем дяде Генри. Плевал я на твоего дядю Генри. Если твой несчастный дядя Генри упадет и сломает себе шею, я буду счастлив.

— Поздно, старина. Его уж три года как нет. Умер от воспаления легких. Я только хотел сказать, что он тоже разводил свиней. И они приносили ему хорошие деньги, знаешь ли.

— Да замолчишь ты…

— И ты тоже, — распорядилась Полина. — Не собираешься же ты провести здесь всю ночь? Замолкни наконец и уходи.

— И уйду, — сказал Чаффи.

— Что ж не уходишь?

— Спокойной ночи, — сказал Чаффи и шагнул к лестнице. — Одно только последнее слово… — И он страстно воздел руки.

Эх, не успел я предупредить беднягу, нельзя делать такие резкие движения в старинных сельских коттеджах. Костяшки пальцев ударились о балку, он заплясал от боли, потерял равновесие и скатился на первый этаж, как мешок с углем.

Полина Стоукер подбежала к перилам и свесилась вниз.

— Больно ударился? — крикнула она.

— Да! — проревел Чаффи.

— Так тебе и надо! — крикнула Полина и вернулась в спальню, а входная дверь хлопнула, будто это разорвалось исстрадавшееся сердце.

Я с облегчением перевел дух. После ухода актера, сыгравшего главную роль в этом скетче, обстановка слегка разрядилась. Чаффи, старина Чаффи, славный малый и добрый друг, вел себя не самым дружеским образом, и я почти все время чувствовал себя примерно так же, как пророк Даниил во рву со львами.

Полина дышала несколько бурно. Не могу сказать, что она всхрапывала, как конь, но какие-то похожие звуки издавала. В глазах сверкала сталь. Оно и понятно — в таком-то волнении. Она подняла с пола купальный костюм.

— Исчезни, Берти.

Я рассчитывал, что мы с ней сейчас спокойно побеседуем, все обсудим, взвесим и постараемся решить, что делать дальше.

— Нет, послушай…

— Мне надо переодеться.

— Во что?

— В купальный костюм.

— Как — в купальный костюм? — Я ничего не понимал. — Зачем?

— Чтобы плыть.

— Плыть?

— Да, плыть.

Я был ошарашен.

— Не собираешься же ты вернуться на яхту?

— Собираюсь именно вернуться на яхту.

— А я хотел поговорить о Чаффи.

— Я больше не желаю слышать его имени.

Настало время выступить в роли старого мудрого советчика.

— Ну что ты, перестань!

— Что значит — перестань?

— Я сказал «перестань», потому что уверен: не прогонишь же ты бедного малого из-за пустячного недоразумения между влюбленными?

Она как— то странно посмотрела на меня.

— Может, ты повторишь то, что сказал?

— Что — пустячное недоразумение между влюбленными?

Она дышала прерывисто и тяжело, и ко мне на миг вернулось ощущение, будто я во рву со львами.

— Кажется, я не совсем тебя поняла, — отчеканила она.

— Я хотел сказать, что когда гнев охватывает благородную натуру а) девушки и b) молодого человека, они могут сгоряча бог знает чего наговорить друг другу, но все это так, пустые слова.

— Ах, пустые слова? Так знай же: все, что я сказала, вовсе не пустые слова. Я сказала ему, что никогда больше не буду с ним разговаривать, — и не буду. Сказала, что ненавижу его, — и уж ненавижу, поверь. Назвала свиньей — он и есть самая настоящая свинья.

— Кстати, о свиньях. Очень странная, по-моему, история, я и не знал, что Чаффи их разводит.