— Бедная барышня, так не годится! В сумке я всегда ношу с собой флакон с мелиссовой водой. Не хотите подышать? А еще лучше возьмите две капельки на язык. Вы быстро придете в себя!

Анжелина узнала Мадлену Серена. Празднично одетая хозяйка таверны с нежностью смотрела на Анжелину.

— Да, спасибо, мадам, — тихо прошептала Анжелина. — Не знаю, что со мной. Я чуть не упала в обморок.

— Ну конечно! В соборе холодно, а когда вы выходите на улицу, вам сразу становится жарко. Заходите к нам, съешьте чего-нибудь.

— Возможно чуть позже.

Целебная жидкость, приготовленная больничным монастыря, старым братом Эдом, привела молодую женщину в чувство.

— Мне действительно стало лучше, — сказала Анжелина. — Как чувствуют себя Фаншона и малышка Луиза?

Хозяйка таверны удивленно взглянула на Анжелину. Потом, рассмеявшись, пожала плечами:

— Но ведь вчера утром вы их обеих осматривали!

— Правда, я видела их вчера. Простите, мадам Серена.

— Ладно, мне надо бежать, а то муж станет ругаться. Я приглашаю вас к нам в полдень вместе с вашей служанкой. Будут свиные ножки с фасолью.

— Ничего не могу обещать вам, — ответила Анжелина, которую затошнило от одного упоминания о сытном, жирном блюде.

Тем временем прихожане выходили из собора и направлялись к площади с фонтаном. Анжелина надеялась незаметно скрыться, но тут молодую женщину догнала ее мачеха. У Жермены, такой импозантной в бежевом платье с оборками, был вид заговорщицы. Неисправимая болтушка, она знала все обо всех и никогда не отказывала себе в удовольствии посплетничать, что удручало Огюстена. Но на этот раз Жермена была серьезнее обычного.

— Господи! Анжелина, берегись! Я не решалась предупредить тебя, а ведь должна была! Но если бы я пришла на улицу Мобек, твой отец насторожился бы.

— Что случилось, Жермена?

— О! Ты можешь называть меня мамой. Я так люблю тебя, малышка, и не хочу, чтобы у тебя были неприятности. Сейчас Огюстен обсуждает заказ с мэром, и я выбежала на улицу, чтобы поговорить с тобой. Кое-кто исходит ядом. Это касается тебя! О горе! Какое горе!

Смертельно побледневшая молодая женщина стала опасаться наихудшего и не ошиблась.

— Что такое? Говори скорее, Жермена, прошу тебя!

— Говорят, что ты гуляла с парнем и от него забеременела. Это было три года назад, вот! Догадайся сама, кто позволяет себе клеветать на тебя? Некая Эвлалия Сютра. Она торгует колбасой и ветчиной на рынке Сен-Жирона. Уж не знаю, как эти сплетни долетели до твоего отца. С тех пор он пребывает в дурном настроении, все время ворчит, ругается… Ты должна прийти в полдень к нам на обед и дать ему понять, что все эти слухи тебя не касаются…

— Да, я приду. Спасибо, Жермена!

— Полно! Мама! Мне доставит удовольствие, если ты будешь звать меня мамой. Ну хорошо. Я убегаю, иначе Огюстен заподозрит неладное.

Потрясенная Анжелина напрасно боролась с охватившей ее паникой. Ее ноги стали ватными, грудь пронзила резкая боль. Ей хотелось и кричать, и плакать. «А ведь сегодня утром я во всем хотела признаться папе! — мысленно ужасалась она. — Но теперь меня прижали к стене. Боже, помоги мне! Что мне делать? Снова врать? Все отрицать, обвинять эту негодную Эвлалию в том, что она несет чушь? Или же наконец облегчить совесть, поделившись своей тайной с отцом?»

Перед глазами Анжелины возникло хитроватое лицо кормилицы, которой она доверила Анри. Это было в деревне Бьер, вскоре после тайных родов в пещере. «Эвлалия Сютра! Она и ее мать, похоже, сразу заподозрили, что я согрешила. Они постоянно задавали мне вопросы о родных Анри, а Эвлалия прямо заявила, что не собирается кормить своим молоком байстрюка. И мне пришлось выдумать целую историю! Господи, меня никогда не оставят в покое!»

Анжелина была погружена в эти невеселые размышления, как вдруг увидела, что к ней приближаются Гильем Лезаж и его супруга. Яркий солнечный свет делал молодую женщину еще более белокурой и розовощекой. На ней было прелестное светло-голубое платье, которое не могло скрыть выпирающий круглый живот. «О нет! — мысленно воскликнула Анжелина. — Она беременна! Примерно на шестом месяце!»

Что касается Гильема, он задорно подставлял солнечным лучам свое лицо уже не юноши, но мужчины. Столь же элегантный, как и его супруга, в сером рединготе, черных брюках и рубашке с жабо, он двигался плавно и гибко. Его каштановые волосы были коротко подстрижены, а над верхней губой красовались тонкие усы. Взгляд зеленых глаз буквально пронзил Анжелину насквозь. У нее не было возможности спрятаться.

— Мадемуазель Лубе! — воскликнул Гильем. — Какой сюрприз! Леонора, позволь представить тебе мою подругу детства.

Леонора вежливо улыбнулась и наклонила голову, еще сильнее сжав руку своего мужа.

Красавица, которую Гильем назвал своей подругой детства, не вызвала у нее никакой симпатии. Скорее она инстинктивно испытывала ревность. У хрупкой, наделенной соблазнительной грудью и осиной талией мадемуазель Лубе были восхитительные глаза редчайшего цвета — цвета фиалок или аметиста. Эти глаза с золотистыми ресницами казались настоящими драгоценностями, обрамленными изящным овалом лица.

— Здравствуйте, мадам, — тихо поздоровалась Анжелина.

В ответ Леонора сквозь зубы процедила приветствие. Гильем, пребывавший в прекрасном настроении, продолжил разговор:

— Мы уехали с островов. Тамошний климат не подходит моей дражайшей супруге. И вот я вернулся в родные края, чему очень рад. Я буду управлять землями Лезажей. Тут нужна твердая рука, а у моего отца силы уже не те. У братьев других забот хватает. Я слышал, что ты получила диплом повитухи и практикуешь здесь, в нашем городе.

— Здесь и в других местах, — твердым голосом уточнила Анжелина.

В душе Анжелины закипало негодование. Медоточивый, звонкий, радостный голос Гильема пробуждал в ней воспоминания о страстных часах, о которых она старалась забыть. Этот мужчина украл ее девственность, воспользовался ее наивностью, тем, что она была ослеплена любовью к нему.

— А чем ты занимался на островах? — тем не менее спросила Анжелина, немного оправившись от смущения, вызванного этой неожиданной встречей.

— Я управлял плантацией сахарного тростника, принадлежащей моему тестю. Там родился наш первенец, мальчик. Мы назвали его Бастьеном. Он остался в мануарии[12]с няней. Ему всего год и месяц. В таком возрасте ему не стоит посещать мессу.

И Гильем засмеялся торжествующим смехом самца, что полностью развеяло смятение Анжелины. Конечно, Гильем по-прежнему был красивым и соблазнительным, но за три прошедших года он возмужал, стал более грубым. Теперь Анжелина явственно видела, что ее бывший любовник — человек тщеславный и эгоистичный. «Ты нисколько не переживал о моей участи, — говорила себе Анжелина. — Тебе не было никакого дела до того, что я была в отчаянии, что я чувствовала себя несчастной, одинокой. Ты женился на богатой наследнице, которую будто бы обожаешь, и у тебя даже в мыслях не было позаботиться обо мне. У тебя есть еще один сын, но я позабочусь о том, чтобы ты никогда о нем не узнал!»