— Держи…

Тот схватил пистолет с жадностью, словно утопающий вцепился в спасательный круг. Трудно сказать, был ли он истинно верующим в Аллаха или до сегодняшнего дня просто соблюдал общепринятые в его среде ритуалы. Однако сейчас, на краю гибели, понимая, что спасения тела ему ждать неоткуда, очень хотел надеяться на спасение души. Ну а воин джихада непременно попадет в рай — в этом их всех уверили. И оружие в руке Хамид в этот момент воспринимал едва ли не как пропуск в царство вечного блаженства, где его ждут источники вина и толпы красавиц-гурий, которые на рассвете каждого нового дня вновь становятся девственницами.

— Но скажи хоть, за что? — с безнадежной тоской спросил он у Хамлаева.

— Не знаю, — не стал увиливать тот от ответа. — Я выполняю приказ.

— А приказ отдал Аргун?

— Аргун.

Вокруг тела умирающего на глазах все шире растекалась лужа крови. Он заметно слабел.

— Когда-нибудь он и с тобой прикажет поступить так же, — тихо сказал истекающий кровью человек.

Шанияз почувствовал, как у него по спине пробежал озноб, он нежданно для себя поежился. Ему доводилось слышать, что у умирающих нередко появляется дар пророчества, что перед уходящими в мир иной в последние секунды жизни земной нередко открывается будущее… Неужели это произошло и с Хамидом?

И Хамлаеву совершенно неожиданно захотелось оправдаться перед ним.

— Я выполнил приказ, — сказал он. — Если бы я его не выполнил, убили бы меня.

— Еще убьют, — чуть слышно пробормотал обреченный. И добавил с тоской: — Лучше бы меня вчера убили русские, чем свои…

Разговор затягивался, превращая сцену из трагедии в нелепый фарс. Хамлаев поднялся.

— Мне пора идти. Прощай, Хамид!

— До свидания. До скорого свидания, — попытался усмехнуться тот.

И Шанияз выстрелил. Как положено делать последний выстрел киллеру — в голову.

Потом он вернулся в дальнюю комнату. Подобрал оставшийся валяться на куче хлама пакет с видеокассетой. Вышел на улицу. И уехал, бросив тело Хамида в доме.

Какое-то время колебался: может, следовало поджечь дом, чтобы труп обгорел посильнее, до неузнаваемости?.. Потом решил, что правильно сделал, воздержавшись от этого. Зачем привлекать внимание к объекту, куда, кто знает, быть может, долго еще никто не заглянет! Кроме шакалов и бродячих собак, которых в последние годы развелось тут в огромных количествах. Старики говорят, так всегда бывает во время войны.

Сейчас вокруг столько смертей, что по данному случаю, даже если в ближайшее время обнаружится труп, никто глубокое расследование проводить не станет. Кем был покойный? Так, простой недалекий человек, волею судеб вознесшийся на пост командира крохотного отрядика, который был уничтожен в силу бесталанности своего руководителя.

Может, это кто-то из родственников погибших боевиков решил таким образом с ним поквитаться? Почему бы и нет? Во всяком случае на Шанияза, надеялся он, никто не должен подумать.

…Вечером Шанияз Хамлаев, моджахед по кличке Зульфагар сделал пожертвование мечети и попросил муллу помолиться за убиенных правоверных. Ибо сказано:

Свои молитвы строго соблюдайте,

Особо (чтите) Среднюю молитву,

И благоговейно стойте перед Господом (в молитве).[6]

Молиться сам и стоять в молитве ни рика (на коленях), ни тем более суджуд (ниц) Шанияз не слишком-то умел. Тем более сейчас искренне считал, что этот грех не слишком страшен: прежде всего потому, что он лишь выполнял приказ, а потом он сможет смыть его кровью врагов. Тем не менее обратился к мулле с просьбой о молебне по убиенным мусульманам. Тот был доволен: наконец и этот моджахед, столь отважный в бою и в то же время муктасид (верующий мусульманин, но не самозабвенно), кажется, стал более ревностно относиться к соблюдению требований ислама. Да и пожертвование, опять же… Об этом священник с удовольствием сообщил в тот же вечер Мустафе, чьим агентом являлся. Резидент его оптимизма не разделил, хотя и не показал вида. Только задумался… Однако дальнейшие события приняли такой оборот, что резидент вскоре надолго забыл о странном поступке Зульфагара…

Хамида больше не было. Жизнь в лагере продолжала течь своим чередом.

Вертолет мчался над темной еще землей навстречу начинающему сереть горизонту. Внизу не было видно ни огонька. Непривычное, в общем-то, зрелище для современности. Обычно во время ночного полета на земле непременно имеются хоть какие-нибудь источники света: залитые электрическим сиянием населенные пункты, цепочки фонарей вдоль автомобильных дорог, некие отдельные горящие пятнышки, невесть что и для кого освещающие, движущиеся лучики фар куда-то спешащих машин и поездов…

А тут, в Чечне, — кромешная тьма. Война 94-96-го годов вдребезги разрушила местную энергосистему, а потом у местных, дорвавшихся до кормушки с деньгами, властей не было ни возможности, ни — главное! — малейшего желания ее восстанавливать. Наверное, такой слепой полет возможен только над самыми необитаемыми участками нашей планеты, например, над пустынями типа Сахары, Гоби или Регистан — потому что даже в выжженных палящим зноем Каракумах, над которыми довелось еще при Советском Союзе полетать Калюжному, нет-нет, да мелькали огоньки: беленькие — где жили люди и красненькие — на нефтяных вышках…

Вертолетчики молчали. Опытный, слетанный экипаж, они понимали друг друга без слов, выполняли свои функции без лишних команд и напоминаний.

Их молчание было вполне естественно. Невыспавшийся человек, как правило, не слишком склонен к разговорам. К тому же сегодня ночью вообще дежурил другой экипаж, а потому подчиненные Калюжного понимали, что экстренному полету они «обязаны» своему командиру. Все же лучший летчик полка… Правда, правый пилот и борттехник, зная, что Константин поехал в город к своей местной подруге Ольге, считали, что их командиру просто приказали лететь — кто ж без приказа выберется из уютной постели ради этого рискованного ночного полета навстречу разгорающейся заре, как бы красиво эта заря ни выглядела…

Если бы они знали, что он, по сути, сам напросился…

Справа — сначала далеко впереди, а потом ближе и ближе, пока эта волна не прокатилась и не ушла за спину, в сторону далекого Черного моря — начали одна за другой вспыхивать алым светом снежные вершины Кавказа. Зрелище настолько прекрасное, что его словами передать просто невозможно — нужно видеть. Непроглядная мгла внизу, усеянная густой россыпью звезд мгла вверху — а между ними словно висят без всякой опоры искрящиеся снежные шапки, уже освещенные еще не поднявшимся над горизонтом солнцем. Далеко впереди пламенеет ледник на хребте Богосском, справа видна блямба ледника, примостившегося на самой границе с Азербайджаном и дающего начало речушке Шароаргун, еще дальше вспыхнуло яркое пятно замерзшей воды близ пограничного с Грузией Верхнего Ларса… Потом вспыхивает гора Тебулосмта — величайшая на этом отрезке Кавказа — 4.493 метра. И над всем этим великолепием высится седой величественный Казбек. Он хорошо виден за добрую сотню километров — правда, не всегда, только в хорошую погоду, да и то в основном по утрам, когда воздух особенно прозрачен. Днем же горный хребет обычно скрыт дымкой, которая скрадывает расстояния и создает обманчивое впечатление близости горизонта.