там совсем обатаманились и автономию в деле снабжения с сепаратными заготовками считают незыблемым основанием своего существования; власть Омска признается на фронте тоже «постольку — поскольку», и будет нелегко перевести эту атаманщину на государственный меридиан»… «Омск импотентен, а командующие армиями ни малейшим образом не намерены самообуздываться и обуздывать подчиненных»[457]. «Прежний способ управления, — подтверждал последний главнокомандующий армией Колчака К. Сахаров, — приучил строевых начальников отписываться, смотреть на полученный приказ как на простой лоскут бумаги»[458].

Проблема введения регулярства в колчаковской армии отягощалась включением в нее частей возглавляемых полунезависимыми атаманами. «Включение» было условным, поскольку, как констатировал сам Колчак: «фактически нет возможности подчинить центральной власти всех атаманов…»[459]. Их войска, подтверждал Гинс, «составляли в совокупности царство атаманщины, оказавшейся сильнее всякой другой власти»[460].

В результате по всей Сибири «царили такое разложение и такая анархия, что местные власти стали обращаться к союзникам с просьбой о вмешательстве. Управление железными дорогами просило заступничества от распущенных военных банд, не слушавших ничьих распоряжений… Приморская земская управа просила иностранных консулов добиться увода из областей всех русских войск, чинивших над населением невероятные насилия, безобразничавших и сжигавших целые деревни»[461].

Все попытки введения регулярства не только не увенчались успехом, но и приводили к прямо противоположному результату: у Колчака «Ставка разрослась в нечто чудовищное по своим размерам и совершенно не соответствовавшее той ничтожной положительной работе, которая там производилась…, — вспоминал Будберг, — работа сводилась к составлению сводок, к разного рода статистике и к мелочному вмешательству в действия армий, состояния которых Ставка не знала, в местности, описания которой в Ставке не было, и при условиях, которые ставочные младенцы и представить себе не могли, сидя в Омске»[462].

Таким же провалом закончились попытки введения регуляторства и на Юге России: «После Деникина хаос и развал царили всюду, в верхах и в низах, но главным образом в верхах, — однако, по словам ген. В. Замбржицкого, — Врангель сумел в короткий срок упорядочить все…»[463]. Но противоречия, «органически присущие белому лагерю», как отмечает А. Ганин, так и остались неизжиты. «Армия, — подтверждал ген. П. Залесский, — по существу оставалась прежняя, со всеми ее прежними недостатками… Те же «дивизии» из 400 штыков, те же поручики на ролях генералов; те же «вундеркинды» всюду — и в военной и в гражданской администрации; тот же протекционизм, те же «свои» везде, та же «лавочка» всюду; то же служение лицам… А управление Генеральным штабом было вручено офицеру, который гораздо лучше знал жандармское, чем военное дело…»[464].

Пополнения

Бои, упорные и жестокие, так как большевики не только оказали нам стойкое сопротивление, но и сами пытались переходить в контратаки…, — бои с каждым днем уменьшали наши силы. Тыл же по-прежнему оставался безучастным и не давал подкреплений.

Ген. К. Сахаров[465]

Наглядным и наиболее острым следствием провала всех попыток «введения регулярства» явилась неспособность «белых» обеспечить действующую армию необходимыми людскими ресурсами. В результате, чем дальше продвигалась Белая армия, чем большую территорию занимала, тем больше она теряла свою боеспособность. «Для меня было ясно, что чудесно воздвигнутое генералом Деникиным здание зиждется на песке, — указывал на этот факт Врангель, — Мы захватили огромное пространство, но не имели сил для удержания его за собой. На огромном, изогнутом дугой к северу фронте вытянулись жидким кордоном наши войска. Сзади ничего не было, резервы отсутствовали. В тылу не было ни одного укрепленного узла сопротивления»[466].

«Мы «отвоевали» пространство больше Франции. Мы «владели» народом в сорок миллионов с лишком… И не было «смены»? — восклицал Шульгин, — Да, не было. Не было потому, что измученные, усталые, опустившиеся мы почти что ненавидели тот народ… за который гибли. Мы, бездомные, безхатные, голодные, нищие, вечно бродящие, бесконечно разлученные с дорогими и близкими, — мы ненавидели всех. Мы ненавидели крестьянина за то, что у него теплая хата, сытный, хоть и простой стол, кусок земли и семья его тут же около него в хате… — Ишь, сволочь, бандиты — как живут! Мы ненавидели горожан за то, что они пьют кофе, читают газеты, ходят в кинематограф, танцуют, веселятся… — Буржуи проклятые! За нашими спинами кофе жрут! Это отношение рождало свои последствия, выражавшиеся в известных «действиях»… А эти действия вызывали «противодействие»… выражавшееся в отказе дать… «смену». Можно смеяться над «джентльменами», но тогда приходится воевать без «смены»…»[467].

Проблема до крайности обострялась тем, указывал Штейфон, что «большие потери снова обессилили нас. Очередная мобилизация лишь временно отдалила кризис, однако он назревал с каждым днем…, ряды защитников уменьшались с каждым днем. Недостатка в пленных мы, правда, не ощущали, но по своим настроениям это были лучшие большевистские части — они не годились для немедленной постановки в строй. Нам не хватало солдат. Роты вновь сжались до 40–50 штыков»[468].

«Уже в августе назревал кризис, какой в дальнейшем привел Добровольческую армию к катастрофе. Резкое несоответствие сил белых и красных создалось не внезапно, а постепенно…». Оперативная сводка штаба дивизии от 22 августа говорит о «подавляющем превосходстве сил противника»[469]. «Большевикам гораздо легче потерять тысячу человек, — указывал ген. Дроздовский, — чем нам сто. Укомплектования поступают крайне туго… Строевые начальники обязаны дрожать над каждым человеком…, иначе они останутся без войск…»[470].

С той же проблемой столкнулась и армия Северной области: «Почему в этой экспедиции силы столь неравны, что одному нашему солдату приходится противостоять десяти врагам? — записывал в октябре 1918 г. в своем дневнике американский солдат Шой, — И нам совершенно некем заменить убитых, раненых и выбывших из строя — мы воюем, словно на выбывание! У нас нет резервов, нет пополнения людьми…, надеясь при этом накостылять сильному, опасному и способному противнику, который изобретает свои методы войны и охотно перенимает все лучшее у нас…»[471].

Еще более острой проблема пополнений оказалась в колчаковской армии: «никогда не были мы близки к победе, как в эти дни. Но главная трудность заключалась теперь в том, что наши ряды все более и более редели, — вспоминал ген. Сахаров, а — красные же наоборот, с каждым днем усиливались; они вливали, подавая непрерывно с тылу, подкрепления…»[472]. «Требовалась самая настоятельная необходимость в немедленной присылке с тыла свежих частей, которые докончили бы начатое дело. Только с ними, с новыми частями, можно было рассчитывать форсировать Волгу…»[473]. «За последнее время все указывает на сильный упадок духа солдат вследствие всë уменьшающегося численного состава