Потом на мгновение ветер стих, и женщине, цеплявшейся за мундир офицера, удалось приподняться. С каким-то отчаянным вызовом она поцеловала его прямо в губы. Он ещё несколько секунд пытался сопротивляться, но потом, уступив то ли жалости, то ли страсти, отвёл наконец глаза от своего начальника и с жаром ответил на её поцелуй. Губернатор побледнел ещё больше, откинулся на спинку кресла и, казалось, потерял сознание. Инстинктивное чувство стыдливости побудило меня закрыть глаза.

Сколько времени прошло таким образом? Не знаю. Достоверно я помню лишь одно: спустя несколько минут, а может быть часов, мне послышался в грохоте бури шум мотора. Неужели это галлюцинация? Я напряг слух и огляделся. Мои спутники тоже прислушивались. Подполковник и Жизель уже стояли поодаль друг от друга. Она сделала шаг к мужу, который приник к иллюминатору. Пилот, поднявшись с колен, шёпотом спросил Буссара:

— Слышите, господин губернатор?

— Слышу. Это самолёт?

— Пожалуй, нет, не похоже, — сказал пилот. — Это шум мотора, но более слабый.

— Так что же это? — спросил подполковник. — Я ничего не вижу.

— Может быть, дозорное судно?

— Как они могли узнать, что мы здесь?

— Не знаю, господин подполковник, но шум всё слышнее. Они приближаются. Шум идёт с востока, стало быть — со стороны берега… Глядите, господин подполковник, там серая точка, там — на волнах! Так и есть, это катер!

И он истерически расхохотался.

— Господи! — выдохнула Жизель, сделав ещё один шаг к мужу.

Прильнув лицом к иллюминатору, я теперь совершенно явственно различал катер, направлявшийся к нам. С трудом преодолевая бушующую стихию, он то и дело исчезал среди вздымающихся волн, но всё-таки неуклонно двигался к островку. Четверть часа понадобилось морякам, чтобы добраться до нас, и это время показалось нам вечностью. Наконец, приблизившись, они зацепились багром за пальму, но им далеко не сразу удалось переправить нас на корабль. Самолёт содрогался под порывами ветра, поэтому каждое движение было чревато опасностью. Да и катер швыряло на волнах, точно щепку. Наконец лётчик сумел открыть дверцу кабины и выкинуть верёвочную лестницу, конец которой подхватили матросы. Я и по сей день не пойму, как это нам всем пятерым посчастливилось переправиться на катер и никто не свалился в море.

Облачившись в непромокаемые плащи, мы с борта катера глядели на наш самолёт и задним числом холодели от ужаса. Для того, кто видел его со стороны, было совершенно ясно, что это чудо эквилибристики не могло продолжаться долго. Жизель с удивительным хладнокровием пыталась привести в порядок свою причёску. Гардемарин, командовавший маленьким судном, рассказал нам, что сторожевой катер видел, как мы приземлились, и с самого утра нам пытались прийти на помощь. Но разбушевавшееся море трижды заставляло наших спасителей отступить. На четвёртый раз они добились успеха. Матросы сообщили также, что наводнение причинило громадный ущерб прибрежным сёлам и порту Батока.

В порту нас встретил представитель местной администрации. Это был молодой чиновник колониального управления, несколько растерявшийся от множества проблем, возникших перед ним из-за стихийного бедствия. Но с той минуты, как губернатор Буссар ступил на сушу, он вновь стал «патроном». Отданные им распоряжения обличали в нём прекрасного организатора. Чтобы бросить войска на спасательные работы, ему нужно было содействие подполковника Анжелини, и я был поражён поведением обоих мужчин. Глядя, как они энергично делают общее дело, никто не заподозрил бы, что один из них оскорблён, а другого терзают угрызения совести. Мадам Буссар отвели в дом местного администратора, где молодая хозяйка напоила её чаем и дала свой плащ, после чего Жизель немедля выразила желание принять участие в помощи пострадавшим и занялась ранеными и детьми.

— А открытие памятника, господин губернатор? — напомнил чиновник.

— Мы займёмся мёртвыми, когда обеспечим безопасность живых, — сказал губернатор.

О моей лекции, разумеется, не могло быть и речи. Я чувствовал, что участники этой маленькой драмы рады поскорее сплавить меня отсюда. Решено было, что в следующий пункт я отправлюсь поездом. Я зашёл проститься к мадам Буссар.

— Какое ужасное воспоминание вы сохраните о нас! — сказала она.

Но я не понял, что она имеет в виду: наш страшный перелёт или любовную трагедию.

— И вы их больше не встречали? — спросила Клер Менетрие.

— А вот послушайте, — ответил Бертран Шмит… — Через два года, в 1940 году, я был призван как офицер, и на фландрском фронте в штабе генерала одной колониальной дивизии встретил Дюга, уже в капитанском чине. Он вспомнил о нашем ужасном путешествии.

— Вы дёшево отделались, — сказал он. — Лётчик рассказал мне все подробности… Он рвал и метал, негодуя на патрона, которого перед вылетом предупреждал об опасности.

После минутной неловкой заминки Дюга добавил:

— Скажите, дорогой мэтр, что такое стряслось во время полёта? Мне никто ничего не сказал, но над губернатором, его женой и подполковником Анжелини с момента возвращения нависла тень какой-то драмы… Не знаю, известно ли вам, что подполковник в скором времени подал прошение о переводе, и оно было удовлетворено? И что самое странное — губернатор энергично поддержал его просьбу.

— Что ж тут странного?

— Как вам сказать… Губернатор очень ценил Анжелини… И потом я думал, что кое-кто будет удерживать подполковника.

— Кое-кто?.. Вы имеете в виду Жизель? Дюга испытующе посмотрел на меня:

— Представьте, она усерднее всех хлопотала о его переводе.

— Что же сталось с Анжелини?

— Получил полковника, как и следовало ожидать. Командует танковым соединением.

Наступили дни поражения. Потом пять лет борьбы, страдании и надежд. А потом на наших глазах Париж мало-помалу стал возрождаться к своей прежней жизни. В начале 1947 года Элен де Тианж как-то спросила меня:

— Хотите познакомиться с четой Буссар? Они сегодня завтракают у меня. Говорят, его назначают генеральным резидентом в Индокитай… Это редкий человек, может быть, несколько холодный, но очень образованный. Представьте, в прошлом году он выпустил под псевдонимом томик своих стихов… А жена у него красавица.

— Я с ней знаком, — заметил я. — Незадолго до войны мне пришлось как-то остановиться в их доме, когда Буссар был губернатором в Чёрной Африке… Я бы очень хотел повидать их.

Я не был уверен, что Буссаров обрадует встреча со мной. Ведь я был единственным свидетелем того, что, безусловно, составляло трагедию их жизни. Однако любопытство пересилило, и я принял приглашение.

Неужели я так сильно изменился за время войны и всех её невзгод? Буссары сначала меня не узнали. Я направился прямо к ним, но так как они глядели на хозяйку дома с вежливым недоумением, как бы прося объяснений, она назвала мою фамилию. Замкнутое лицо губернатора просияло, жена его улыбнулась.