Со дня моего побега прошло две недели, и я подумал, что настало время выйти на связь с домашними. Хотя бы сообщить им, что я жив. Отцу я написал е-мейл, в котором кратко объяснил, что теперь работаю в «сфере общественного питания» и снимаю собственное жилье «в Семнадцатом». Этот округ был достаточно далек от стремного Тринадцатого, где я на самом деле жил в гостевой комнате у Ханны. Семнадцатый – такой скучный район, что отец наверняка обрадуется, предположил я. Но он ничего не ответил.

Я не знал, как подступиться к Лейле, поэтому отправил ей селфи из метро с подписью: «Угадай, где я. Целую». Я не хотел ей этого показывать, но в глубине души все-таки надеялся, что она за меня переживает. Отправив сообщение, тут же выключил телефон: так я не стану каждые полминуты дергаться и проверять почту в надежде, что она прислала мне ответ.

Кажется, Хасим считал, что я работаю вполне удовлетворительно. И Джамаль больше не грозился засунуть мою голову во фритюрницу, когда я говорил ему, что «термоядерная» курица у него получилась недостаточно острой. На самом деле он оказался вполне ничего. Узнав о моем провале под платформой «Сталинград», он сказал: «Положись на меня». На следующий день Джамаль положил мне в руку маленький полиэтиленовый пакетик. Конечно, дома киф был натуральным и не в пример мягче, а этот наверняка выращивали в теплице. Но все же пакетик стоил мне всего десять евро, и для такой цены его содержимое оказалось очень даже забористым. Мне хотелось чуть-чуть расслабиться, не более того. Но под конец меня пробил холодный пот, а сердце колотилось так, будто вот-вот выпрыгнет из груди. Думать я мог только об одном: что, если все куриные части, которые привозят к нам в мешках, вдруг соединятся в одного огромного несчастного монстра-петуха? К счастью, продлилось это состояние недолго.

Неделю спустя, когда в кафе было пусто, мы с Джамалем сели вместе на кухне и решили покурить. Совсем немного, конечно, – мало ли, вдруг случится всплеск общественного интереса к нашей курице с «сибирской язвой».

– А ты всегда жил в Сен-Дени? – спросил я.

– Нет. – Джамаль шумно затянулся. – Мои родители родом из Алжира. А вырос я в лагере.

– Чего?

Оказалось, история довольно длинная. Наверное, всех тонкостей я так и не уловил, но в общем и целом дело было так. Во время Алжирской войны его родители жили с двумя дочками (старшими сестрами Джамаля, который на тот момент еще не родился) в Алжире, в небольшой деревушке. Алжирцы воевали с французами за независимость, и ситуация постепенно накалялась. В какой-то момент поползли слухи о пытках и «этнических чистках». В тот регион, где жила семья Джамаля, пришли алжирские отряды смерти, которые убивали не только «черноногих» французов, но и местных – тех, кто, по их мнению, недостаточно рьяно поддерживал идею независимости. Мирные жители рассудили, что в компании французских колонистов им будет безопаснее, поэтому организовали специальные отряды милиции, которые назывались «харки». После окончания войны, когда алжирцы наконец прогнали со своей земли французских захватчиков, «харки» быстро попали в немилость. Мягко говоря. Теперь на них охотились разъяренные толпы, считавшие их предателями. Тех, кого ловили, заставляли копать себе могилу, после чего расстреливали. Некоторым везло меньше: перед расстрелом их кастрировали, пытали и заставляли глотать медали, когда-то выданные Францией за верную службу.

Почесав седую щетину на подбородке, Джамаль снова от души затянулся. Говоря о прошлом, он выглядел очень спокойно – может, потому что уже порядком накурился.

В Алжире после войны убили десятки тысяч «харки». Они умоляли французов о помощи, но те даже пальцем не пошевелили, потому что не хотели нарушать условия мирного соглашения с алжирцами. Несколько тысяч «харки» все-таки сумели убежать во Францию, там их поместили в специальные лагеря и отказали им в праве на работу.

– Мои родители жили в лесу, недалеко от Лилля, – вновь заговорил Джамаль. – Родился я прямо там, в лагере. В конце концов отец не выдержал и сбежал, а потом постепенно вытащил на волю и нас. Смешно, но правда: амнистию нам так никто и не объявил.

– Так ты нелегал?

– Не совсем. Для них меня просто не существует.

– А Хасим?

– Его отец сражался против французов.

– И с ним, наоборот, все в порядке?

– Выходит, так. Его семья получила разрешение на въезд. Они приехали сюда официально, где-то в шестидесятых.

Ледяные файерболы.

На рю Мишель все было хорошо, но Сандрин я больше не видел. Однажды, зайдя в комнату, я не нашел там ни ее рюкзака, ни вещей – она как будто испарилась. На кровати лежала записка: «Т., я поехала в Англию. Я спросила Ханну про тебя, и она сказала, что подумает. Не кури в квартире, застилай постель – может, она тебя и оставит. Хотя бы на пару дней. Увидимся! Целую, Сандрин. P.S. Желаю тебе, наконец, переспать с какой-нибудь девчонкой и поскорее!» Для Ханны она тоже оставила письмо – в запечатанном конверте на столике рядом с роутером.

В первые два дня мы так ничего и не обсудили: вечером Ханна ушла на свидание с каким-то другом по имени Джулиан Финч, а на следующее утро я рано уехал на работу. В нашей парижской медине время тянулось медленно. Даже под толщей лет по-прежнему проглядывал старый Сен-Дени – такой же французский, как и весь остальной Париж. Там было все: христианский собор (Джамаль рассказывал, что в нем когда-то хоронили королей), старинные часовые башни, стены из светлого камня и черные крыши, по которым моросил дождь. Но все это больше напоминало ненужные декорации, которые остались на площадке от другого фильма. В новом кино совершенно другие герои: грустные арабы и африканцы (которых, с некоторой натяжкой, можно назвать менее продвинутой версией меня самого). Главный сюжет теперь разворачивается на фоне кривобоких овощей, бледных кусков халяльного мяса, ощипанных цыплят, цветастых шмоток, побрякушек, челночных сумок и пузырьков с поддельными духами. Воздух содрогается от смеси всевозможных арабских диалектов, на которых без умолку трещат нелегалы и беженцы, собравшись поутру на мокрой от дождя площади, подле гробниц французских королей.

– Плохи наши дела, да? – спросил я патрона в обеденный перерыв. – Давайте организуем доставку на дом. И разрекламируем ее в интернете. Или можно вешать на двери квартир листовки. Например, в Клиши-су-Буа. Там миллионы домов.

– Туда лучше не соваться. Опасный район, – ответил Хасим.

– Если вы мне заплатите, я сам схожу.

– Там живут одни преступники. И люди, из-за которых в прошлом году начались уличные протесты. Очень плохие люди.

– Можно купить велосипед. Или мопед.

– Не сейчас, – устало вздохнул Хасим.

В три часа дня я освободился и, как обычно, побрел к станции «Базилик де Сен-Дени». В вагоне я обычно стоял или садился на один из откидных сшрапоптепов, но в этот раз почему-то решил устроиться на жестких лавочках, которые стояли напротив друг друга, словно в кафе.